Раннее утро буднего дня. Жена везет сына в школу. По дороге они проезжают площадь, украшенную какими-то странными фиолетовыми лентами. После чего между ними происходит следующий диалог:
- Смотри, сынок, какие странные ленты.
- Да, мама, забавная ху*ня…
- Сынок, это плохое слово. Даже повторять его не хочу. Можно сказать иначе – ерунда, чушь, фигня. Херня, наконец. Но слово, которое ты произнес, лучше не использовать.
- Почему? Что оно обозначает?
- Ну… На иврите оно по смыслу похоже на слово «зайн».
- А что такое «зайн»?
Жена, без всякой задней мысли, уверенная, что восьмилетний ребенок, проучившийся в израильской школе больше двух лет, не может не знать значения этого слова, и не сомневающаяся, что сын ее просто берет на «слабо», отвечает:
- «Зайн», сынок, это писька, а то ты не знаешь.
У ребенка расширяются глаза, и он выдыхает с восторженным энтузиазмом первооткрывателя:
- Правда?!! - и, выдохнув - Я это Мише сегодня расскажу.
- Только не Мише!!! - в ужасе восклицает жена, представляя лица родителей этого мальчика, людей, придерживающихся строгих правил патриархального воспитания, когда их ребенок принесет из школы новое слово, и расскажет, кто его этому слову научил.
Оставшееся от поездки время уходит на торг:
- А если он сам это слово скажет? А я смогу сказать, что я его знаю? А Орену можно рассказать? А кому можно? А девочки это слово знают? А им можно его говорить?
Жена говорит, что этот поток восторга и фонтан ликования она не могла заткнуть до самой школы.
И теперь меня терзает жгучий и совершенно неакадемический интерес: будут ли наши дети благодарны родителям за то, что те, в меру своих скромных сил, стараются максимально расширить словарный запас своих чад?
