Похоже, что нацисты годами подмешивали в пиво какое-то сильнодействующее снадобье, после чего поили этой отравой славных берлинцев под видом Berliner Pilsner. Без такого допинга Берлин никогда не стал бы столицей Третьего Рейха, ибо существует странное, парадоксальное, загадочное и противоестественное несоответствие между богемным Берлином двадцатых, и фашистским Берлином тридцатых годов.
В «золотые двадцатые», как их называют сами берлинцы, город затмевал собой Париж, притягивая своим вольным духом тысячи музыкантов, поэтов и писателей. Улица Курфюрстендамм, названная тогдашней богемой «самым большим кафе в Европе», изобилующая ресторанами, кинотеатрами, кабаре и варьете, ставшая местом встреч для актеров и художников со всех стран мира, смело могла в 1929 году соперничать с Монпарнасом в Париже. Фильм Боба Фосса «Кабаре» географически привязан к тем местам, правда, уже на излете двадцатых годов – в самом конце Веймарской республики.
Дух тогдашнего Кудамма, как берлинцы сокращают название этой улицы, остался прежним, несмотря на еврейские погромы тридцатых и союзнические бомбардировки сороковых. Сохранился непередаваемый флёр этой улицы, густо замешанный на запахе лип и каштанов, аромате опавшей листвы, сдобренный октябрьским дождем и дымом из каминных труб. Курфюрстендамм - это трепещущее, вечно живое сердце Берлина, рассылающее свои импульсы в самые отдаленные уголки города, и не позволяющее его жителям избавиться от пленительных чар немецкой столицы во веки веков.
Берлинцы, с рождения напоенные волшебством этой магии, явно отличаются от жителей других городов. Они никогда не будут убоги, как будапештцы, суетливы, как москвичи, безалаберны, как барселонцы, нахохлены, как пражцы, ленивы, как родосцы, высокомерны, как венцы, или самоуглублены, как питерцы. Они веселы и остроумны, легки и открыты, оптимистичны и приветливы, прилежны, усердны и трудолюбивы. Их интеллигентная вежливость полна самоуважения, что ничуть не умаляет их уважения к собеседнику. Берлинский кельнер никогда не уподобится фамильярному тель-авивскому официанту, способному потребовать у клиента чаевые, или московскому халдею, эти же чаевые вымаливающему угодливостью и заискиванием. После оплаты счета берлинец ждет ровно секунду, словно делая легкий акцент на возможности поощрения со стороны посетителя, после чего немедленно удаляется. И, вне зависимости от наличия чаевых или от суммы вознаграждения, он одинаково вежливо провожает вас до выхода из ресторана и благодарит за то, что вы у них отобедали.
А еще берлинцы окончательно смирили меня с немецким языком. Они сохранили мягкий, шелковистый, воркующий хохдойч, выгодно отличающийся от лающего, грубого венского диалекта.
Судя по всему, все беды Берлина из-за незваных гостей из Австрии. По крайней мере, очень хочется в это верить, дабы сохранить искреннюю симпатию к этому городу и его замечательным жителям.
Цитировать | Вниз
|
