Солнце только что поднялось, но уже заметно припекало. Парк был еще пуст, поэтому дворники без помех выметали из-под скамеек мусор пятничного вечера - пустые бутылки, пробки, бумажки и фантики. Какой-то бедолага, недавно проснувшийся на лавке, ошалело таращился вокруг. Накануне он явно перебрал спиртного, и теперь тщетно пытался восстановить цепочку вчерашних событий.
За ним опасливо наблюдал вороватый облезлый кот. Он давно положил глаз на огрызок колбасы, упавший со вчерашнего бутерброда. Тот валялся в полуметре от левой ноги пьяницы и манил кота своим запахом. В коте жадность боролась с трусостью. Но, судя по тому, что он продолжал медленно продвигаться в сторону вожделенной добычи, жадность пока побеждала.
Резкий шаркающий звук сзади заставил кота резко подпрыгнуть на месте и проворно ретироваться под скамейку. Оттуда, с безопасной позиции он продолжал наблюдать за колбасой с ненавистью глядя на источник напугавшего его звука - пару светлых, очень дорогих туфель.
Их хозяин, крайне пожилой мужчина в летнем костюме с кожаным портфелем в одной руке и тростью в другой, присел на скамейку, внимательно разглядывая ее помятого обитателя. Подумав пару минут, он достал из портфеля металлическую плоскую фляжку и молча протянул ее своему соседу.
- Что это? – сипло спросил тот, подозрительно глядя на старика, - ты меня, дед, не отравишь часом?
- Не отравлю, не бойся, - просто ответил владелец фляжки. - Это лекарство. Тебе сейчас не помешает пара глотков.
На лице страдальца отразилась нешуточная борьба двух чувств, как давеча на кошачьей морде. Он отвинтил крышечку и осторожно принюхался. Видимо, органы обоняния полностью идентифицировали содержимое, поскольку этот помятый поклонник Бахуса с нескрываемым удовольствием припал к горлышку, а его острый кадык трижды совершил вертикальное поступательное движение. С сожалением оторвавшись от источника живительной влаги, он передал фляжку обратно старику.
- Спасибо, дед, спас. А сам-то чего? Не будешь?
- Нет, внучек, не буду, - ответил старик, убирая фляжку обратно в портфель, - у меня другие болячки. Этим лекарством их не вылечить.
- А зачем с собой носишь?
- А в нашей стране это как аптечка первой помощи. Вдруг кого спасать придется. Вот ты, например, пять минут назад помирал, поди, а сейчас бодрячком! Глаза горят, на щеках румянец, даже улыбаться начал.
- Да, чего-то я вчера перебрал малость, - улыбнулся парень. – Прикинь, вышел вечером мусор вынести, встретил Серегу из пятнадцатой. Он говорит, что пацаны в садике собрались, пойдем бухнем. Водки, типа, валом - Санек с шабашки вернулся, поляну накрывает. Ну, я как был, так и пошел. Ленка, наверное, бесится. Ушел мужик на помойку и пропал…
На парне были домашние шлепанцы, что, вкупе с пустым ведром, стоящим за скамейкой, полностью подтверждало его нелепый рассказ.
- Мне бы теперь не забухать на неделю, - продолжил откровенничать парень, - с прошлой получки, типа, в булочную сходил. Только через пять дней домой вернулся. За это и с работы поперли. За систематические прогулы.
- Где же ты деньги берешь? Запой дохода требует.
- Деньги не проблема. Появляются как-то. Денег побольше, так я бухло подороже покупаю, денег нет, мы не гордые, можем и «чернилами» поправиться.
- «Чернила» это что ж такое будет? – заинтересовался старик.
- Квадрат шестнадцать на шестнадцать, бормотуха, дары садов и огородов, портвешок - перевел парень.
- Крепленое вино, что ли?
- Оно самое!
- И что же, сколько тебе денег не дай, все на зеленого змия спустишь?
Ну, все не все, что-то и жене на хозяйство отдавать надо, а остальное пропью, конечно. Я же не буржуй какой в банках капусту хранить.
- А жена как к твоей философии относится?
- Ленка? Типа, терпит. Хорошая она баба. Только я вот ей попался долбанутый на все четыре головы. Не повезло, наверное. Да только я такой, какой есть. Она меня прессует иногда. Типа, не пей, давай лучше стол купим, или зеркало в ванну. Ну, я леща ей дам, успокаивается ненадолго. Я ей, вишь, по морде, а она ничего, не злится, жалеет меня...
Похмельное раскаяние уже запустило свои острые когти в его страдающую душу. Остатки испитой совести мутными пузырями горькой досады поднялись наверх, застыли в его глазах непролитыми слезами жалости к самому себе.
- Грустно, внучек, - старик сокрушенно посмотрел на парня, - за такие шутки тебе второй срок могут накинуть.
- Какой такой срок? – вскинулся выпивоха. Его глаза моментально высохли, а на смену раскаянию пришел холодный ужас непонимания происходящего.
- Говорят, - начал старик, задумчиво глядя вдаль, - что все мы тут зэка. Говорят, что сосланы мы в эту жизнь за какие-то преступления. Преступления разные и срока разные. Кому сто лет дали, а кому год всего. Но отсидеть мы этот срок должны от звонка до звонка. А чтобы мы сидели тихо, и драпака не дали, приставлен к каждому из нас вертухай специальный, который зовется Страхом Смерти. И если мы срок свой отмотаем, как положено, выйдет нам амнистия и полное восстановление в гражданских правах.
- Где? – спросил совершенно ошалевший парень.
- Там, - старик неопределенно мотнул головой наверх, - в райских кущах, где живут безгрешные души. Или на планете другой. Кому это известно? Это знание из наших голов вынуто, чтобы вертухаю было легче нас охранять. А то, если каждый будет знать, что жизнь это отсидка, и после смерти его ждет настоящее блаженство, все на себя руки и наложат в срочном порядке.
- А если знание из голов наших вынуто, - хитро усмехнулся парень, - то откуда же ты это знаешь?
- Не важно, откуда я это знаю, - немного раздраженно ответил старик, - важно, что те, кто себя убить пытается, готовят попытку побега. А за побег новый срок дают.
- Это что же, я себя убить пытаюсь?
- Конечно, пытаешься. Если ты с балкона не прыгаешь и не кончаешь себя за три секунды, а водку в три горла трескаешь, и растягиваешь свою кончину лет на пять, не значит, что ты не самоубийца.
- Ерундишь ты, дедушка. Вон моя теща, сто двадцать кило весит, а продолжает сдобу с маслом жрать, да конфетами шоколадными закусывать. И сердце у нее на нуле, и сосуды никакие, а отказаться от сладкого не может. Она что, тоже самоубийца?
- Конечно.
- Тогда все люди самоубийцы. Кроме тех, кто трусцой от инфаркта бегает.
- Правильно, вот они-то отсидят свой срок и до хаты. А остальным тут по новой на нарах париться. И чем больше человек хочет себя убить – осознанно или по глупости – тем больший срок ему потом впаяют в следующей жизни.
Парень поднялся со скамейки, и взял в руку ведро.
- Да, дед, грузанул ты меня по полной. За коньяк тебе спасибо, конечно, подлечил душевно. Но вся остальная твоя философия – хрень на постном масле. Главное, не понятно, где ты этой байды набрался.
- Где набрался? – старик улыбнулся, совершенно не отреагировав на обидные слова, - Книжки умные читаю. В церковь хожу.
- А церковь-то тут причем? – совсем растерялся парень. Он явно был не силен в философских диспутах, особенно, будучи с похмелья.
- Ты про смертные грехи слышал?
- Слышал, конечно. Даже киношку видел с Брэдом Питтом, «Семь» называется.
- Образованный, - с сарказмом посмотрел на него старик. - Только изначально их было не семь, а намного больше. И назывались они не смертными грехами, а Сводом правил внутреннего распорядка Исправительно-Трудовой Колонии «Земля-14365», или что-то типа того.
- Круто, - парень отставил ведро в сторону и снова сел на скамейку, внимательно слушая собеседника.
- Потом, - продолжил тот, - «Свод правил» переименовали в «Священное писание», а тех, кто должен был следить за соблюдением этих правил - в священников. Священников становилось все больше и больше, пока им не стало тесно вместе. Они начали отпочковываться от изначальной церкви, создавая свои веры и религии, и вырывая из общих правил отдельные строчки, подходящие им географически, территориально и политически. Поэтому в одной религии нельзя стало пить вино, в другой есть жирное мясо, а в третьей убивать любое живое существо. Но все эти правила, запреты и требования, дошедшие до наших дней, направлены только на одно – не дать сбежать заключенному.
- Ладно, дед, с вином понятно, - парень был явно заинтригован, – оно медленно убивает, но при чем тут гордыня, например? Ведь есть же такой смертный грех?
- Есть, - ответил старик. - Все просто. Когда ты слишком высоко задираешь нос, всегда найдется кто-то, кто захочет тебе по нему врезать. Значит вред здоровью. Обжорство тебя убивает, как и пьянство. С похотью тоже все понятно – если прелюбодействуешь, значит, спишь с тем, с кем нельзя, а за это могут и яйца отрезать. Печаль, зависть и уныние ведут к самоубийству, гнев к вражде и членовредительству, богатство к нападению грабителей и смерти, и так далее, и тому подобное.
- А я думал, что смертные грехи не дают мне душу спасти, а по твоему выходит, что они не дают мне спасти тело?
- Правильно думал. В том-то и дело, что спасая тело, ты освобождаешь душу. Сидишь на зоне честно, не дергаешься, не бузишь, подкопы не роешь, и в свое время выходишь на свободу с чистой совестью. А если окажешь посильную помощь тюремной администрации, то тебе, возможно, и амнистия досрочная выйдет.
- Как это «окажешь посильную помощь»?
- Ну, если спасешь кого-нибудь на пожаре, или станешь руководителем группы анонимных алкоголиков, или самоубийцу из петли вытащишь.
- Чудной ты старик, - парень покрутил головой и ударил себя по коленям, - получается, что чем больше я людей от смерти спасу, тем скорее ласты склею?
- Я этого не утверждаю, но очень хочу в это верить.
- Не знаю, дед, - парень опять поднялся со скамейки, - поешь ты складно, только все это на разводку какую-то смахивает. Каждому свой век отмерян и мне и тебе, и коту вон тому облезлому. А пью я водку или на лыжах бегаю - от смерти меня не спасет. Два месяца назад одноклассника моего хоронили. Спортсмен, мастер спорта по боксу, не пил не курил. Жена, детей двое, а пришел Кондратий, и никакой бокс не помог, никакая семья не спасла. Обширный инфаркт и все, кирдык – отдал богу душу на руках врача со «скорой». Хотя…
Парень посмотрел на улыбающегося старика, задумчиво почесал затылок и закончил:
- … по-твоему выходит, что это его амнистнули, помиловали, типа… Совсем ты меня запутал, дедушка. Пойду-ка я лучше домой. Может Ленка меня опохмелит по доброте своей душевной. У нее всегда заначка есть. Спасибо тебе еще раз за лекарство, за рассказ интересный, только не мое все это. Живу я, как живется, и мне это нравится. А помру, так кроме трупака ничего от меня не останется. Не верю я в твои бессмертные души, в бога, в рай там какой-то. И думаю я только про «тут» и про «сейчас». И пью сейчас и ем сейчас. И с тетками трахаюсь сейчас. И это правильно.
Он повернулся и пошел к выходу, весело помахивая пустым помойным ведром. Старик, засунув руку в портфель, долго смотрел ему вслед, словно решаясь на что-то. И только когда парень окончательно скрылся за поворотом аллеи, старик отрицательно помотал головой и решительно защелкнул замок. Он поднялся со скамейки и, слегка опираясь на трость, неторопливым шагом стал прогуливаться по мощеным дорожкам, внимательно разглядывая субботних посетителей парка.
Народу становилось все больше. Парк постепенно наполнялся гомоном и радостными воплями разновозрастной детворы, которая, с визгом напрыгавшись по детской площадке, уже атаковала тележку мороженщицы, предварительно выклянчив денег у отца, прибывающего в полудремотном состоянии, или у матери, сцепившейся языками с другой мамашей.
Нагулявшись вволю, старик присел на скамейку рядом с мужчиной, который задумчиво вертел в руках небольшой букет цветов. Волевое костистое, еще не старое лицо мужчины было исчерчено морщинами, а от скулы к подбородку пролегал тонкий ножевой шрам. Мужчина периодически оттягивал ворот рубашки и поправлял непривычный галстук. Немного кургузый пиджак явно стеснял его широкие плечи, а цветы, стебли которых он нервно теребил, выглядели в его узловатых пальцах так же неестественно, как противотанковая граната в руках священника.
В кармане у мужчины зазвонил мобильник. Несмотря на то, что разговор длился несколько минут, он успел сказать не более двух десятков слов. Разговаривал он четко, внятно и отрывисто. Рубленый стиль его речи был необычен для гражданского уха, а словосочетания типа «у аппарата», «до нулей» и «в восемнадцать... отставить... в девятнадцать ноль-ноль…» навевали мысли о плаце и муштре. Он был неэмоционален и скуп на слова, словно каждое из них было на вес золота.
Закончив разговор, он достал пачку сигарет и похлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Старик, внимательно прислушавшийся к разговору, отрыл портфель, не глядя извлек оттуда изящный «Ронсон» и протянул его соседу. Тот кивнул с благодарностью и, прикурив, молча протянул старику открытую сигаретную пачку.
- Спасибо, я свое уже откурил, - поблагодарил старик.
- А зажигалка?
- Привычка.
- Бросили?
- Да, много лет назад. Врачи настояли.
Старик посмотрел на протянутые ему сигареты и, пряча зажигалку в портфель, спросил:
- А вы, простите за нескромный вопрос, из армейских будете?
- Да, - ответил курильщик.
- Воевали, - скорее утвердительно, чем вопросительно произнес старик.
- Пришлось. По мне видно?
- Говорите мало. И сигареты у вас перевернуты фильтром вниз.
- Молчуны, которые сигареты переворачивают, воевали?
- Не все, конечно. Но в вашем случае я рискнул это предположить. Сигареты – это еще афганская тема. Оттуда пошло. Руки там у солдат часто испачканы были, то мазутом, то землей, то маслом машинным, а то и кровью. А курили там не «Беломор», а «Мальборо». Заграница все-таки. Чтобы не хвататься за фильтр грязными руками, сигареты и переворачивали фильтром вниз. По крайней мере, так афганские ветераны рассказывали. Потом это стало своеобразным шиком, по всей Красной Армии расползлось. Лет вам около сорока, и, скорее всего, вы недавно уволились из рядов вооруженных сил – гражданская одежда сидит на вас плохо, вам привычнее полевая форма, а вот волосы на затылке несколько длиннее уставной длины, значит, пару месяцев фуражку вам надевать не приходилось. Сорок лет – для пенсии рановато. Уволили? Не думаю, поскольку у вас правильное лицо, на залетчика и разгильдяя вы не похожи, а это говорит о том, что были учтены боевые, когда год за три. Можно было бы предположить, что вы недавно из мест не столь отдаленных, но руки чистые, без наколок, лицо загорелое. Полицейский? Вряд ли. Те все время разговаривают с людьми. Допросы, расспросы. Их фразы состоят из большего, чем у вас количества слов. Лаконичность речи присуща тем, кто привык отдавать боевые приказы, когда от скорости передачи информации зависят человеческие жизни. Следовательно, вы боевой офицер, недавно уволившийся в запас.
- В точку, - вежливо произнес мужчина, - все так и есть.
И, сделав над собой явное усилие, словно решив не выделяться из общей среды, продолжил нормальными фразами, которые уже не напоминали переговоры по рации во время боя:
- После армии остался на сверхсрочную. Дослужился до старшего прапорщика. Немного повоевал на Кавказе. Выслуга подошла, решил демобилизоваться. Лет мне мало, а пенсия уже есть. Профессия нормальная – я у парашютистов старшиной тех роты дослуживал, любой агрегат починить могу. Решил попробовать жизнь на гражданке. Да и холостой я, рискую только своим куском хлеба.
- Правильное решение, - одобрил старик, - а как с жильем, с деньгами? Страна помогла с подъемными?
- Да какое там, - бывший прапорщих затушил сигарету о землю и аккуратно бросил окурок в урну, - жилья на всех не хватает. Стою в очереди. А деньги… Руки есть, голова на месте, заработаю. Пенсия, конечно, мизерная, но я на подачки никогда и не рассчитывал. Халява развращает. Тут тебе денег дали, тут жилье подогнали, а потом ты лапки склеил и поплыл по течению - давайте-ка, содержите меня. А я с восемнадцати лет сам о себе научился заботиться, и переучиваться не собираюсь.
- Я смотрю, - старик кивнул на букет, отложенный прапорщиком в сторону, - что и холостой жизни скоро конец?
- Да, надо уже и остепениться. Семью завести, детей родить.
- Посадить дерево, построить дом и родить сына?
- Ну, можно и так сказать.
-А зачем?
- Как зачем? Правильно это.
- А вы всегда все делаете правильно?
- Стараюсь.
- А зачем?
- Уважаемый, - прапорщик заметно напрягся, - я не очень понимаю, чего вы от меня хотите. Понятно же, что если больше людей будут жить так, как правильно, то и всем будет жить хорошо.
- Предположим, что на лавке напротив, - старик головой незаметно указал на солидного корпулентного гражданина, который присел на другой стороне аллеи на скамейку и открыл газету, - сейчас сидит насильник и людоед. Ему тоже будет жить хорошо, если все будут делать как правильно?
- Ему будет плохо, - прапорщик внимательно разглядывал мужчину, - но таким как он место в тюрьме. Или в больнице
- А почему? Чем он хуже вас?
- Тем, что он представляет опасность для общества.
- Для общества ладно, - отмахнулся старик, - какую опасность он представляет лично для вас? Живете вы в разных районах, а даже если и в одном - съесть он вас все равно не сможет, вы его сильнее, отобьетесь. Жену он вашу тоже не изнасилует, у вас и жены-то нет. Так почему вы его боитесь?
- Я его не боюсь.
- Но в тюрьму его уже определили. А ведь он вам лично ничего не должен. Он такой, каким его создал бог, и он не хочет, да и не может себя изменить. Кстати, еще четыреста лет назад солдатам-победителям их командиры отдавали города на разграбление и те неделями насиловали и женщин и детей. И никто не называл их негодяями – их действия были совершенно законны и моральны. Да и каннибализм был долго время нормой общественного уклада во многих племенах Полинезии.
- Но закон-то сейчас не тот, что триста лет назад, да и живем мы не в Полинезии, а в средней полосе России. Нарушил закон – должен сидеть. А если человеческий закон его и оправдал бы четыреста лет назад, то есть и другой суд, и там его уже ждут раскаленные сковородки.
- Да ничего его не ждет. Нет никаких раскаленных сковородок. Как и райских кущей, впрочем. Как сказал один мой знакомый: «ничего кроме трупака от нас не остается».
- Почему вы так решили?
- Да потому, что Создатель, который произвел на свет такое чудовище, - старик опять кивнул на толстого гражданина, - а потом сказал людям, что это чудовище должно гореть в аду, слишком уж непоследователен в своих действиях. А высшие силы не могут быть так же истеричны и глупы как люди. Значит, это не бог создал нас, а мы создали бога, причем, по своему образу и подобию.
Прапорщик снова попросил у старика зажигалку и закурил новую сигарету. Какое-то время они посидели молча, разглядывая толстого гражданина напротив. Тот, заметив нездоровое внимание к своей персоне, стал нервно озираться, зачем-то отряхнул рубашку и, в конце концов, позорно ретировался, в спешке панического бегства забыв на скамейке газету.
Через некоторое время старший прапорщик нарушил молчание:
- Я однажды в Новгороде был. Видел там в Софийском соборе икону «Знамение». Это та, с которой новгородцы еще в двенадцатом веке суздальцев победили. Смотрел я на эту икону и что-то чувствовал. Я человек не особо религиозный, но тогда понял, что эта икона не просто картинка. Сила в ней какая-то была. Я там с другом был, он вообще в бога не верит. Он сказал, что за восемьсот лет столько верующих ее целовали, столько ей молились, столько ей о своих бедах рассказывали, столько надеялись на нее, что зарядили икону. Как батарейку.
Он глубоко затянулся и продолжил:
- Не знаю, может, бога и не было, пока люди воевать не начали. А сейчас он точно есть. Намолили его солдаты, которые в окопах сидели. И не важно, когда сидели. При фараоне, при римском императоре или при ЦК КПСС. Никто и никогда не хочет умирать вот и молится о спасении своего тела. Или души, когда тело уже не спасти. А раз столько людей кому-то истово молятся, значит, этот кто-то существует.
- Если бы бога не было, его стоило придумать? – улыбнулся старик.
- Что-то вроде того. Так я это к тому говорю, что бог есть, только это не он чудовищ создает, а мы, люди. Никто не рождается таким, каким умирает. Жизнь нас меняет и люди, которые в этой жизни встречаются. Я видел, как взрослые мужики перезатачиваются, что уж говорить о детях малых. Все в руках тех, на чьих руках эти дети сидят.
Он посмотрел на часы и покачал головой:
- Заболтался я с вами. Теперь до метро рысить придется.
- Спасибо вам за беседу интересную, - старик протянул ему на прощание руку, - и удачи в новой жизни.
- Спасибо. И вам всего наилучшего, - прапорщик пожал протянутую руку, взял цветы и бодрым шагом пошел к выходу из парка.
Старик открыл портфель, посмотрел в него, покачал головой и снова закрыл. Он встал и опять прогулялся по парку. Потом с видимым удовольствием съел мороженое в открытом кафе на три столика. Немного поболтал со скучающей официанткой и уже собирался идти к выходу, когда его внимание привлекла молодая стройная женщина, сидящая на краю детской площадки, и внимательно наблюдающая за детьми.
Старик подсел на скамейку и украдкой стал за ней наблюдать. Она смотрела на детей не отрываясь, хмуря лоб и плотно сжав губы. Улыбка, которую обычно вызывают детские игры, не освещала ее лицо. Она была полностью погружена в свои мысли и вряд ли заметила появление нового соседа по лавке.
Он откашлялся и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Ну и гвалт эта ребятня поднимает! Даже городского транспорта не слышно.
Женщина оторвалась от созерцания, слегка тряхнула головой и ответила, словно оправдываясь:
- А где же им еще шуметь? Дома соседи, в школе учителя, только здесь они и могут весь свой пар выпустить.
- Который ваш? – спросил старик, кивнув головой в сторону качелей.
- Моего ребенка там нет, - женщина улыбнулась. - У меня вообще нет детей.
- Ну, - старик был немного смущен, - это дело наживное.
- Безусловно, если есть желание наживать.
- Как это? – опешил старик.
- Ну, не все же хотят рожать детей.
- Сейчас не хотят, завтра захотят. Если это в природе человека, то куда же от этого денешься? Да и бог сказал: «Плодитесь и размножайтесь»!
- В том-то и дело, что сказал он это давным-давно, когда и людей-то было раз-два, да обчелся. Сейчас это не актуально. И так людей слишком много, куда тут еще размножаться.
- Но завет-то никто не отменял.
- Бросьте. Заветы давались, когда бог был отцом и прародителем человека. Потом бог стал старшим братом, а теперь мы, практически на равных. Человечество стареет и мудреет, а бог остается таким же, каким он был изначально. А кто готов выполнять заветы, сгенерированные существом одного с тобой ранга? Лично я не готова.
- Это в вас гордыня говорит, и какая-то обида, возможно.
- Обвинение в гордыне – это борьба религии с любым оппозиционным мнением. Очень удобно обвинить оппонента в нарушении базисных основ, после чего сжечь его на костре. Или отмахнуться от его мнения. Да и обиды во мне никакой нет. Есть разумный подход к вопросу, логика и здравый смысл.
Старик задумчиво почесал лоб и спросил:
- Где же здравый смысл в нежелании иметь детей?
- А где здравый смысл в желании их иметь? – парировала женщина.
Старик уже приготовился ей ответить, но она остановила его жестом руки:
– Не хочу отвечать вам вопросом на вопрос - это не вежливо. Просто, я хотела сказать, что когда женщина идет на аборт, с ней разговаривают, убеждают ее это не делать, уговаривают отказаться от задуманного. Выстраивается очередь из переговорщиков в виде родных, подруг, врачей и прочих болтунов. Чем большее количество людей она посвятит в свои планы, тем большее давление будет на нее оказано. А почему никто ее не отговаривает, когда она решила рожать? Генотип у нее плохой, наследственных заболеваний множество, ее инфантильный муж надежен, как весенний лед, ее психика не выдерживает грубого окрика на улице, что уж тут говорить о ночных воплях младенца. Денег нет, квартиры своей нет, помощи от бабушек и дедушек тоже не предвидится. Но все в один голос говорят: «Рожай!». По-вашему, это логично?
- Вас как зовут?
- Рита.
- А меня Евгений Александрович. И вот что, Рита я вам отвечу. Я не знаю, что логично, а что правильно. Я не уверен, что кто-нибудь имеет право сказать другому человеку, как тому нужно жить. Человек рождается, живет и умирает один, самостоятельно принимая решения. И следовать или не следовать чужому совету, сопротивляться или не сопротивляться давлению извне, обращать или не обращать внимания на мнение окружающих, каждый решает для себя сам.
Старик засунул руку в портфель, немного покопался там и, так ничего оттуда не достав, закрыл, после чего поставил его рядом с собой на скамейку.
- Может быть, бог есть, - продолжил он, - может быть нет. Возможно, вы правы, и человечество действительно поумнело настолько, что бог превратился в обычного соседа по коммунальной кухне, с запахом вчерашнего перегара и растянутыми на коленках тренировочными штанами. Возможно. Но не это важно. Важно то, что жизнь человека – это вереница принятых или непринятых решений и реализованных или нереализованных возможностей. Дети сложная тема для разговора. Там такая адская смесь из радостей, страхов, обид, гордости, побед и поражений, что только сумасшедший скажет вам не думая: «Рожай!». Но есть один важный момент. Для женщины это было и остается замечательной возможностью создать человека. Создать, и тем самым действительно прировнять себя к богу. У мужчин такой возможности нет, что делает нас, в какой-то степени, обслуживающим персоналом. Поэтому только женщина может ставить или не ставить точку в конце предложения.
- Точку в конце предложения?.. – эхом повторила Рита.
- Человеческий род – это множество предложений, написанных непрерывными прописными буквами, вырастающими одна из другой. Каждая буква – человек, окончание которого становится началом нового человека, новой буквы. О чем там говорится, не узнает никто, пока предложение не будет написано до конца. А женщина, которая имеет возможность рожать, но принимает решение этого не делать, осознанно прекращает написание предложение. Ставит точку. И после принятия такого решения уже нельзя будет понять, какой смысл заложен в этой семье, какую пользу или вред она несла человечеству. Я не берусь судить о том, хорошо это или дурно - прерывать свой род, ведь женщина может родить как Махатму Ганди, так и Йозефа Геббельса, но я уверен, что делать это женщина должна с открытыми глазами. Она должна ощущать весь груз ответственности, который лежит на ней, как на продолжательнице рода, не отвлекаясь на такую ерунду, как наличие собственной квартиры.
Последняя фраза этого несколько патетического монолога повисла в ленивом послеобеденном воздухе. Собеседники помолчали несколько минут, слушая детские вопли и смех. Первой молчание прервала Рита.
- Евгений Александрович, - сказала она негромко, - я вас услышала.
- Вот и славно, - улыбнулся старик, - ничего другого мне и …
Он не успел закончить фразу. Из-за поворота выскочил молодой парень в джинсовой куртке и бейсболке, схватил портфель, одиноко стоящий на скамейке, и бросился бежать. Старик попытался схватить его за полу, но промахнулся и неловко завалился набок.
Женщина вскочила на ноги и бросилась вдогонку вору, крича на ходу что-то угрожающее.
- Рита, - крикнул ей вслед старик, - постойте! Помогите мне встать!
Она остановилась, слегка оскалившись и гневно раздувая ноздри, словно боевая лошадь, которую насильно вытащили из битвы. Щеки ее раскраснелись, она готова была продолжить преследование преступника, но, несмотря на это, все же повернула назад, чтобы помочь старику подняться с земли.
- Куда вы побежали? – с укором сказал он, опираясь на ее руку, - что бы вы с ним делали, если бы догнали?
- Наказала бы, - тихо сказала она.
- Да он же больше чем вы в два раза!
- Зато я занимаюсь кэмпо и у меня уже почти второй дан.
- Второй дан – это много? – спросил старик, отряхивая брюки.
- Ему бы хватило.
- Жаль, - старик горестно покачал головой, - если бы я знал об этом раньше, не просил бы вас вернуться.
- В портфеле было что-то ценное?
- Да. Я вчера шенгенскую визу оформлял консульстве, и забыл дома выложить документы из портфеля. Там оба паспорта, страховка, справки. Черт его знает, как теперь все это восстанавливать.
- Во-первых, вам надо написать заявление в милицию, что у вас украли портфель. Во-вторых, получить у них справку о том, что документы были утрачены в момент кражи. С этой справкой вам будет проще восстановить паспорт. И штраф не возьмут.
- Да кто же у меня это заявление примет? Я один раз с этим столкнулся – у меня тогда кошелек украли. Так сержант мне сказал, что он ничего принимать не будет, поскольку это явный «висяк», и отчетность своему отделению он портить не собирается. Так прямо и сказал.
- Ну, положим, не принять заявление они не могут. Ваш сержант закон нарушил. Увидел беззащитного пожилого человека и решил вас отфутболить, чтобы себя работой не обременять, - она минуту подумала и посмотрела на часы.
–Вот что, вы знаете, где здесь районное отделение милиции?
- Конечно знаю, я же здесь живу неподалеку. Вот там, - старик показал рукой направление, - пятьдесят восьмое отделение. В двух кварталах отсюда.
- Давайте-ка я вас провожу. Выступлю свидетелем, если понадобится. И пусть они только попробуют не принять у вас заявление.
- Рита, мне неудобно вас напрягать,- сказал старик вставая.
- Как вы можете меня напрячь, если я сама предложила свою помощь?
Неторопливым прогулочным шагом они дошли до отделения милиции, где были встречены вежливым, приятным капитаном, который без проволочек принял заявление и снял свидетельские показания, предварительно попросив паспорт свидетельницы, и тщательно переписав все ее данные.
Он сказал, что начальник сейчас обедает, а печать может поставить только он. Поэтому справку об утрате документов можно будет получить примерно через час. Старик тепло поблагодарил Риту и сказал, что дождется начальника сам, что ей нет нужды сидеть здесь с ним вместе, и что она наверняка торопится по своим делам. Она оставила свой телефон на всякий случай и выбежала из отделения. Судя по всему, она уже изрядно куда-то опаздывала.
Как только за ней закрылась дверь, вежливый капитан подошел к старику и с улыбкой протянул ему руку:
- Здравствуйте, Евгений Александрович, как поживаете?
- Привет, Сережа. Вашими молитвами.
- Значит должны жить неплохо, – капитан Сережа улыбнулся еще шире и протянул старику его собственное заявление о краже и бланк свидетельских показаний. – Вот, тут все паспортные данные на гражданку Полесову, Маргариту Геннадьевну, включая домашний адрес и семейное положение.
- Действительно, - чуть слышно пробормотал старик, разглядывая листки, - муж есть, а детей нет.
И закончил, уже обращаясь к капитану:
- Спасибо, Сережа, с меня причитается.
- Да бросьте, Евгений Александрович, свои люди, сочтемся.
Они попрощались, и старик вышел на улицу, спрятав бумаги во внутренний карман пиджака.
У входа стоял припаркованный черный лимузин с тонированными стеклами, а заднюю пассажирскую дверь открывал давешний джинсовый парень, на котором вместо куртки и бейсболки сейчас была надета белая рубашка со строгим черным галстуком.
Старик сел в лимузин, и парень захлопнул дверцу. После чего сам влез на водительское сидение, передав старику недавно «украденный» портфель.
- Хорошо девочка бегает, - сказал он, когда автомобиль отъехал от стоянки.
Старик поставил портфель на колени, достал из него небольшую рацию и передал ее водителю.
- Саша, сигнал был устойчивым? - спросил он. - Ты мой вызов без проблем принял?
- Да, все было нормально, как обычно.
- Все-таки проверь вечерком батарейки, по-моему, пора поменять
- Не вопрос, Евгений Александрович, поменяю.
- А девочка действительно бегает хорошо. Спортсменка. Второй дан по кэмпо, так что скажи спасибо, что бегает она чуть хуже тебя.
- Да бросьте, - водитель самодовольно улыбнулся, - я с бойцами кэмпо еще не пересекался, хотя много чего слышал. Интересно было бы схлестнуться.
- Ты мне тут трицепсами не тряси, - нахмурил брови старик, - давай, дави на газ. К Раскину в контору едем.
- Значит все путем?
- Значит так.
- А интересно, Евгений Александрович, почему именно она?
- Не знаю. Судьба у нее такая.
- Шла она по жизни, шла, и судьбу свою нашла?
- Люди идут по жизни, и не знают, что им от этой жизни нужно. Смотрят не вокруг, а под ноги себе. Подбирают всякую гадость, а гадость эта их губит и калечит.
- Гадость разная бывает, - задумчиво сказал водитель, - можно мину найти противопехотную, а можно и коробку шоколада.
- Шоколад – это та же мина, только не все это понимают. Но каждый его обязательно подберет и в карман положит. Ни один не пройдет мимо. Только всем ли это принесет радость? Один, например, этот шоколад продаст и сопьется на вырученные деньги, другой, который всю жизнь черствым хлебом питался, этот шоколад сожрет, а потом к черствому хлебу вернуться уже не сможет, так и помрет от голода. У третьего вообще на шоколад аллергия. И, возможно, есть только один человек из тысячи, которому этот шоколад действительно нужен. Так что, Саша, не все просто в этой жизни.
Старик откинулся на спинку сидения, давая понять, что он не хочет больше продолжать разговор. Остаток пути они проехали молча. Через некоторое время автомобиль остановился рядом со старинным особняком в центре города.
Оставив водителя в машине, старик вошел в здание. Охранник, стоявший на входе, поздоровался с ним по имени отчеству и сказал, что он уже связался господином Рискиным и тот уже ждет. Старик поблагодарил расторопного охранника, поднялся на второй этаж по несколько помпезной мраморной лестнице, и без стука открыл высокую белую дверь с массивной медной ручкой. На входе его уже встречал улыбающийся хозяин.
- Дорогой Евгений Александрович, как я рад вас видеть! Какими судьбами?
- Здравствуйте, Иван Игоревич, вот, появилась нужда с вами встретиться.
- Проходите, сейчас все обсудим. Хотите чаю?
- Не откажусь.
Проводя своего гостя через приемную в кабинет, он дал нужные указания молоденькой смазливой секретарше, и та резво бросилась их выполнять.
Кабинет был обставлен дорогой массивной мебелью, в стиле всего здания. В воздухе витал легкий аромат сигарного дыма и дорогой кожи. От костюма Ивана Игоревича, от его кабинета, от старинного дубового стола, на котором практически ничего не было, веяло немалыми деньгами и респектабельностью.
Пока секретарша не принесла чай, разговор велся пустой, касаясь таких нейтральных тем, как здоровье, погода и семья. Но, как только она закончила сервировать небольшой столик и вышла из кабинета, собеседники перешли к делу.
- Слушаю вас, Евгений Александрович.
- Я к вам сегодня не как к адвокату приехал, а как к нотариусу. Собственно, все стандартно, Иван Игоревич, хочу немного изменить свою последнюю волю. Видите ли, нашлась моя внучка, о которой я ничего не знал, и будет неловко не упомянуть о ней в моем завещании.
- Прекрасно, давайте ее данные.
Старик протянул нотариусу бумаги, полученные в пятьдесят восьмом отделении милиции.
- Здесь все написано, включая номер паспорта и место жительства.
- Сколько вы хотите ей завещать? – бесстрастно осведомился душеприказчик, занеся карандаш над блокнотом.
- Думаю, что такую же сумму, как и другим моим внукам – один миллион долларов.
- Замечательно, сейчас передам секретарше информацию для внесения изменений. И, как вы просили, хочу вам напомнить, что если вы в том же темпе продолжите раз в месяц находить нового внука, то вашего состояния хватит еще на двадцать человек.
- Двадцать? Почти два года? – улыбнулся старик. – А мне больше и не надо.
Цитировать | Вниз
|
