Глеб закрыл дверь кабинета и подсел к телефону. Диск немного заедал, и его приходилось принудительно возвращать назад. Хоть и с трудом, но он все же набрал номер и уставился в окно, слушая длинные гудки. На улице было снежно и ветрено. Вьюга снаружи, гудки в трубке и бессонная ночь ввели Глеба в дремотное состояние, которое было прервано голосом в трубке, чуть хрипловатым со сна:
- Алё, слушаю…
- Привет, сонная зверюшка, - улыбаясь, сказал он, - ты что, в спячку впала?
- Сам ты зверюшка, - голос стал чуть бодрее, - чего звонишь ни свет ни заря?
- Во-первых, уже первый час дня. Во-вторых, ты сама меня вчера искала. Мне передали.
- Глеб, ты мне очень нужен! – она проснулась окончательно, - Кстати, а где ты шляешься? Я тебе вчера до половины одиннадцатого звонила.
- Пулю писал с коллегами.
- Как сыграл?
- Никак. Спать хочу. Что у тебя случилось?
- Глеб, меня Муся кинул.
- Алька, - он поднес трубку ближе к губам, - скажи, почему меня это не удивляет?
- Хочешь мне мораль почитать с утра пораньше?
- Нет. Хочу узнать сумму ущерба.
- Пятьсот, - ее голос задрожал, - и часики мои спер, похоже. Ему какой-то долг надо было отдавать. Срочно. Сказал, что если не достанет денег, то ему голову открутят.
- Лучше бы уже открутили, - сказал он зло. - И почем нынче стоит открутить голову?
- В смысле, сколько он был должен? Вроде восемьсот без счетчика. Самое ужасное, что я для него деньги у отца одолжила. Он, гад, вчера обещал все отдать, и пропал куда-то. Его полгорода ищет.
- А я чем могу помочь? Бегать и кричать «Ату его»?
- Нет, искать никого не надо. Мне вчера его приятель звонил из Москвы. Муся у него прячется. Я хочу, чтобы ты со мной туда поехал. Надо мне с него деньги стрясти, а одна я боюсь.
- Слушай, Аля, - Глеб усилием воли смягчил свой тон, - если ты этого придурка не бросишь, то трясти с него деньги тебе придется всю жизнь, причем с завидной регулярностью.
- Глеб, да о чем ты говоришь! – ее голос опять дрожал, но уже, как показалось Глебу, от еле сдерживаемой злости, - Мы уже давно не вместе. Поэтому он со мной так и поступил, неужели не понятно?
- Свежо предание… - тихо проговорил он, - Но у меня в любом случае не получится. Во-первых, я сплю на ходу. Во-вторых, у меня аврал на работе – сдаем большой проект заказчику.
- Глеб, может, поспишь в поезде? А на работе тебе совсем-совсем отгул не дадут? Ты же такой умный, придумай что-нибудь, пожалуйста. Я без тебя не справлюсь, - она хлюпнула носом.
- Алевтина Игоревна, вы пользуетесь неконвенциональным оружием.
- А каким оружием еще может пользоваться слабая женщина? - она уже поняла, что он согласен.
- Логикой, например, - сказал Глеб, завершая разговор, - Ладно, что-нибудь придумаю. Не переживай, поедем мы в твою Москву. Встретимся в одиннадцать на вокзале, у Лысого Камня. Билеты возьмем на месте.
- Глебушка, спасибо! Ты самый лучший! Самый верный друг! Чтобы я без тебя делала?
- Дома бы сидела и никуда не ездила - ответил он. - Все, пока. До вечера.
Остаток дня полностью растворился в какой-то суете. Глеб допоздна просидел в конторе. Пару раз ему пришлось подниматься в кабинет начальства, после чего он долго сидел на телефоне, решая неотложные вопросы. Уже затемно он вернулся домой, чтобы наскоро перекусить, принять душ и переодеться. Поспать так и не удалось, зато ровно в одиннадцать часов вечера он стоял в центральном зале Московского вокзала рядом с огромной мраморной головой вождя мирового пролетариата, в простонародье зовущейся «Лысым Камнем».
Алевтина почти не опоздала. Пока она шла к нему через огромный зал, Глеб с удовольствием смотрел на ее ладную фигурку, которую не могла скрыть даже мохнатая шуба, на стройные ноги в черных обтягивающих джинсах, и развевающиеся каштановые волосы. Она чмокнула его в щеку, и они поднялись в кассовый зал.
На «Стрелу» билетов не оказалось, пришлось брать на 643-й. Он отправлялся через полчаса после полуночи, поэтому Глеб успел выпить пару чашек эспрессо, а Алевтина вяло поковырять мороженое. В кафе, среди прочего трепа, она спросила, почему 643-й называют «шестьсот веселым».
- Я слышал, - ответил Глеб, - что во время войны так называли медленные пассажирские поезда, у которых не было четкого расписания. Только тогда они назывались «пятьсот веселыми». Их формировали из теплушек и старых вагонов. Вроде бы, их номера начинались тогда с цифры 500. А у нас все еще круче - будем останавливаться на каждом полустанке.
- Откуда ты все это знаешь?
- Я очень общительный. Если уметь слушать людей, можно подчерпнуть массу разной полезной информации.
- Это ты общительный? – она удивленно подняла брови. – С тех пор, как ты ушел в армию, я не общалась с тобой лет шесть. Смешно, развалился Советский Союз, и тут же приехал Глеб.
- Да, забавное совпадение.
- Может ты был диссидентом и отбывал срок в политических застенках кровавой совдепии? А те четыре письма, которые ты прислал мне за это время, ты посылал с почтовыми голубями сквозь решетку тюремной камеры, а остальные сто двадцать пять птиц просто не долетели до моего почтового отделения, а были жестоко расстреляны сторожевыми псами коммунистического режима?
- Алька, не нуди. Мы уже сто раз с тобой это обсуждали. Не люблю я письма писать, ты же знаешь, - Глеб поболтал в чашке остатки кофейной гущи, - зато твои читал с огромным удовольствием. И в армии, и потом, когда в Новосибирске учился.
- Я очень рада, что ты вернулся, - тон Алевтины стал серьезным. - Я последний год какую-то стену за спиной чувствую. Мне хорошо и спокойно, когда ты рядом.
- И мне, не поверишь, хорошо и спокойно, когда я рядом, - улыбнулся Глеб, похлопав ее по руке, которой она теребила фантик от сахара.
Поезд подали под посадку минут за сорок до отправления. Купе им досталось вполне приличное, почти раритетное - судя по маленькой табличке на стене, этот вагон был построен в 1951 году на Пензенском вагоностроительном заводе. Проводница оказалась женщиной трудолюбивой, поэтому в вагоне было чисто и тепло.
С соседями тоже повезло. Четвертого пассажира не было и в помине, а единственный сосед по купе сразу залез на верхнюю полку и заснул, не дожидаясь отхода поезда. Глеб расплатился за белье и попросил проводницу принести чай.
- Иди, покури, - сказала ему Алевтина, я пока все застелю. Ты где будешь спать, внизу или наверху?
Глеб кивнул головой, показывая на верхнюю свободную полку, и вышел в тамбур. Поезд медленно полз среди рельсового переплетения сортировочной станции, оставляя позади ночной, заснеженный город. Все реже мелькали светофоры, мигающие ночным желтым светом, все чаще попадались деревянные домики, с редкими освещенными окнами, все белее становился снег, покрывающий крыши.
Когда Глеб вернулся в купе, постели были застелены, а Алевтина, уже переодевшаяся во что-то уютно-трикотажное, с удовольствием попивала горячий сладкий чай. Большой свет в купе был выключен, горели только ночники над нижними полками. И так все это выглядело удобно, спокойно, и безмятежно, что Глеб волей-неволей широко улыбнулся.
- Ну что, - улыбаясь в ответ, спросила Алевтина, - хорошая я хозяйка?
- Отличная, – ответил Глеб, - пора к тебе сватов засылать.
- Пей чай. Там на столе ванильные сухари с орешками, я взяла в дороге погрызть.
Глеб снял свитер, оставшись в майке-тельняшке. Он сел напротив и принялся размешивать в стакане кубики сахара, одновременно разгрызая сухарь крепкими белыми зубами.
- Глеб, а ты где служил? – спросила Алевтина, рассматривая его мускулистые руки – Ты никогда ничего про армию не рассказываешь.
- Это военная тайна, - он сделал страшно лицо.
- Нет, правда, - не унималась она, - все парни, которые служили, только об армии и говорят, а ты молчишь, как рыба об лед.
- А зачем об этом говорить?
- Ну, скажем так, для удовлетворения моего женского любопытства, - она вытянула шею и деланно похлопала ресницами.
- Тогда в пехоте.
- А тельняшка почему?
- Тогда на флоте.
- А это, разве, не разные вещи?
- Алька, какая разница кем я служил? Танкист, связист, особист – одна фигня. Ты мне куда письма писала?
- Рязанская область, войсковая часть номер какой-то. Не помню уже.
- Вот там я и служил.
- Ладно, не хочешь говорить, не говори. Темнила, - она сделала вид, что обиделась. - Я тебе тоже ничего рассказывать не буду. И Гребенщикова не дам послушать.
- А как ты его в поезде слушать собралась?
- Я плеер с собой взяла и целый пакет батареек. Только перематывать надо карандашом – плеер на перемотку много энергии тратит, и батареек потом хватает всего на пол стороны.
- Ну и ладно, - он поставил пустой стакан в подстаканнике на стол, - не хочешь мне давать слушать Гребенщикова, и не надо. Я тогда спать пойду. Спокойной ночи, хороших снов.
Он поцеловал Алевтину в лоб и, подтянувшись на руках, запрыгнул на верхнюю полку. Немного повозившись с батарейками, она постучала снизу по полке, на которой лежал Глеб. Он свесил вниз голову.
- Ладно, темнила, спускайся, будем вместе слушать. Мне вчера принесли «Русский альбом». Аквариум его в новом составе записал. Вещи улетные.
- Алевтина Игоревна, вы непоследовательны в своих желаниях, - сказал Глеб, но все-таки спрыгнул вниз.
Она подвинулась, уступая ему место и, когда он лег, выключила свет.
Алевтина уютно устроилась на его согнутой руке и положила между ними наушники плеера, из которых доносился чуть блеющий голос: «смотри, Господи: Крепость, и от крепости - страх, И мы, дети, у Тебя в руках, научи нас видеть Тебя за каждой бедой... Прими, Господи, этот хлеб и вино; смотри, Господи, - вот мы уходим на дно: Научи нас дышать под водой...».
Он вдыхал запах ее волос, чувствовал тепло ее тела. Ее дыхание и прядь волос немного щекотали его руку, но это было приятно. Это было так чертовски приятно... За окном чернела вьюжная ночь, а здесь, в плавно покачивающемся купе, была она, ее духи, и ее рука, застывшая на его груди. Были тепло, дремотная неподвижность, и колыбельная колесного перестука. Был Никита Рязанский, и позвякивающая чайная ложечка, которую забыли вынуть из стакана. Был покой, мазки фонарного света от станций и деревень, стремительно пролетающих мимо, и ощущение бесконечности этого счастливого парения в благостной пустоте безвременья.
Гребенщиков пел неутомимо. Одна сторона кассеты заканчивалась и начинала играть другая. Из скопища непонятных слов, теней мыслей и их проекций вдруг возникал образ, словосочетание, строка, которые становились настоящим откровением. Это было похоже на вспышку осознания, освещающую собой некий кусочек бытия, пусть крохотный, пусть несущественный, но отныне и навсегда ставший истолкованным и понятным.
В конце второй стороны оставалось несколько минут пустой пленки. Чтобы не тратить заряд батареек на перемотку они продолжали слушать эту шуршащую тишину. Слушать тишину в тишине. Им хорошо было молчать друг с другом. Только однажды Алевтина заговорила, воспользовавшись этой паузой:
- Глебка, что со мной не так?
- Почему ты решила, что с тобой что-то не так? – сонным голосом спросил он.
- Мне все время попадаются какие-то мудаки и уроды. Правда, отваливают достаточно быстро, словно черт их кочергой от меня оттаскивает, но тут же появляются другие. Только за последний год их было уже трое. Помнишь Антона? Он по два раза в году лежал в дурке на тему МДП, и, поверь, лежал не зря. Или тот мажор Женя из Пулковской, который браткам на дороге фак показал. Помнишь? Когда они его месить начали, я еще кричала: «Мальчики, не убивайте его, он мне денег должен!», еле вытащила его тогда из-под раздачи. Теперь этот Муся – придурок, вор, жигало и подонок. Кстати, знаешь, почему его Муся зовут?
- Нет.
- Он же Миша, Миша Ерохин. Просто, когда он нервничает, то говорит одну и ту же фразу: «Перестаньте муссировать эту тему». Отсюда и прозвище.
- Забавно.
- Глеб, почему у меня с хорошими парнями ничего не клеится?
- Наверное, время еще не пришло. Ты должна захотеть, чтобы что-то склеилось. Ведь должно же рано или поздно количество перейти в качество. Надо немного подождать.
- А чего ждать, давай, бери меня в жены.
- Обязательно возьму. Мы же уже договорились, что я к тебе сватов засылаю, - сонно ответил он.
- Врешь ты все, никого ты никуда не зашлешь. Потому, что знаешь, что мы разбежимся через месяц – и я опять пойду искать своих подонков. Похоже, что мне хорошо только тогда, когда мне плохо.
- Зашлю, зуб даю, - его голос был подернут дремотой, и звучал размеренно и лениво, хотя глаза были широко открыты, а между бровей залегла глубокая морщина.
Глеб слепо таращился в кромешную темноту купе, продолжая изображать полусонного человека, ведущего сквозь дрему бессмысленный, пустой разговор. В какой-то момент он почувствовал, что она начала беззвучно плакать, и его сердце скукожилось от жалости к ней и от невозможности чем-либо помочь. Он обнял ее и прижал к себе, поцеловав в теплую макушку. Выплакавшись, она заснула у него на плече, а он долго еще лежал без сна, уставившись в одну точку, нежно поглаживая ее волосы. Заснул он под утро, когда они уже миновали Калинин, недавно опять переименованный в Тверь.
Москва была суетлива и бодра. Особенно это раздражало на площади трех вокзалов. Здесь был катастрофический эпицентр суеты – тысячи людей с чемоданами и лихорадочным блеском в глазах пытались осознать себя в новой географической точке, и, из-за неосознанности своего местонахождения, их движение было абсолютно беспорядочным, не имеющим ни смысла, ни цели. Так, по крайней мере, показалось Глебу.
Пробираясь сквозь толпу назойливых таксистов и ведя Алевтину у себя в кильватере, он пробился к входу в метро. Ехать им надо было до Кутузовской, поэтому они некоторое время стояли перед схемой метрополитена и на пальцах считали, в какую сторону по кольцевой им надо ехать. Оказалось, что это абсолютно не важно – эта станция метро была равноудалена от Комсомольской площади.
Приятель Муси жил на Кутузовском проспекте, в нескольких шагах от метро. Дверь он открыл не сразу, а только после длительного рассматривания посетителей в дверной глазок.
- Саша, это Алевтина, подруга Михаила. Ты мне позавчера звонил в Ленинград.
Лязгнула цепочка, щелкнул замок, и в дверном проеме показалась всклокоченная физиономия, с заплывшим левым глазом. Судя по желтизне гематомы этому синяку было уже дня три-четыре.
- Где он? – Алевтина решительно шагнула в квартиру.
Хозяин красочного бланша впустил в дом Глеба и закрыл дверь.
- Направо по коридору. Дрыхнет гад.
Михаил безмятежно спал в облаке густого водочного перегара. Глеб потряс его за плечо и позвал по имени. Не добившись никакого результата, он взял стакан с водой, стоящий на прикроватной тумбочке, и медленно вылил его содержимое спящему на лицо. Тот медленно поднял тяжелые веки и тупо уставился на Глеба. Постепенно его взгляд прояснился, и на смену похмельному туману пришло отрезвляющее удивление.
- А ты откуда взялся? – хрипло спросил он.
- Я сопровождающий - ответил Глеб. - Голову поверни.
Михаил повернул голову и увидел Алевтину. Он быстро, насколько позволяло отравленное многодневными возлияниями тело, соскочил с кровати и бросился к ней.
- Аленька… солнышко… радость моя… нашла меня… приехала… спасительница… - невнятно забормотал он, пытаясь обнять и поцеловать Алевтину.
Она отворачивалась и пыталась его оттолкнуть. В какой-то момент ей это удалось, и Михаил мешком осел на кровать.
- Ты чего прячешься, гад? – чуть истерично начала она. – Где мои деньги? Где мои часы, животное?
- Аленька, солнышко, меня же убить хотят, - в его голосе послышалась пьяная слеза, - я тебе все отдам, до копейки. А часы я не брал, ты что, ты думаешь, я украсть могу?
- А почему ты мне не позвонил?!!
- Я собирался, да вот забухал с другом, - он в надежде на поддержку посмотрел на Сашу с подбитым глазом.
- Тамбовский волк тебе друг! - зло сказал Саша и продолжил, обращаясь к Глебу:
- Позавчера пошли в кабак как люди, посидеть расслабиться, теток похватать за жо… - он вовремя осекся, мельком взглянув на Алевтину. - Короче, сидим, отдыхаем, никого не трогаем, вдруг этот недоумок начинает цеплять парней за соседним столиком. Парни не быки, но крепкие, спортивные. И их три штуки. А этот соловьем заливается, и про одежду их что-то ляпнул, и про рожи деревенские. Они ребята простые, взяли нас под белы рученьки и на задний двор, учить правильному обхождению. Этот урод по дороге вырвался и убежал, а я за всю мазуту получил – как говорится, за себя, и за того парня.
- Хороший мальчик, - Глеб с улыбкой посмотрел на Мишу.
- Вот только не надо муссировать эту тему! – окрепшим голосом сказал тот. – Я не сбежал, а пошел за милицией.
- Так что же ты ее не привел? – с сарказмом спросил Саша. - Ты сюда один вернулся и напился до поросячьего визга.
- Эх ты, Муся, Муся… - покачал головой Глеб. - Ладно, это все лирика. Мы, собственно, по делу. Изволь-ка девушке денег заслать.
- Не вопрос, ребята! – засуетился Михаил. - Сейчас поедем к моей знакомой, она обещала мне одолжить.
- Поехали, - согласился Глеб. Он повернулся к Алевтине:
- С часиками потом разберемся. Ты с нами поедешь или тут подождешь?
- С вами, а потом мы с тобой сразу на вокзал.
По дороге Миша что-то ей с жаром рассказывал. Сквозь гул поезда метро слов не было слышно, но, судя по выражению ее лица, которое менялось от презрительно-брезгливого, до спокойно-заинтересованного, он медленно, но уверенно добивался своей цели.
Миша был подонком, но подонком крайне обаятельным. Высокий, стройный, улыбчивый голубоглазый блондин, он словно сошел с пропагандистского плаката времен Третьего рейха. Миша умел говорить и уговаривать. Его слова обволакивали, как мед, а жесты были полны грации и изысканности, причем изысканности не наносной, а врожденной. Аристократичность его физиономии немного портили мешки под глазами и слишком яркие губы, но в целом Муся был красив и изящен, особенно в сравнении с коренастым темноволосым Глебом, внешность которого можно было бы смело описать одним словом «серая».
Знакомая Михаила оказалась игривой толстушкой немного за сорок, и слегка навеселе. Она жила в сталинской высотке в огромной пятикомнатной квартире, уставленной антикварной мебелью. От квартиры, как и от ее рук, унизанных перстнями, от стен, увешанных картинами, явственно пахло деньгами, причем деньгами старыми, добытыми еще каким-нибудь красным командиром или народным комиссаром.
- Мариночка Андреевна, это мои друзья – Алевтина и Глеб, приехали сегодня из Ленинграда, галантно представил их Михаил, - а это, друзья, моя спасительница, мой ангел хранитель, Марина Андреевна.
- Мишенька, ты опять за свое, - хохотнула она, - какая я вам Андреевна, просто Марина. Замечательно, что вы приехали. У меня есть пара бутылок шампанского, будем пировать, и отмечать ваш приезд!
- Марина, можно тебя на минутку, - Миша взял хозяйку под локоток и повел на кухню.
- Ну что, Алька, - спросил Глеб, когда они вышли - Нравится тебе флэт?
- Да, - Алевтина ближе подошла к картине с каким-то идеалистическим пейзажем, - живут же люди. Как Муся умеет находить настолько правильных людей? Здесь собрано добро не меньше чем с пары-тройки буржуйских семей. Графьев к стенке, картины на стенку.
- Грустный каламбур, - пробормотал Глеб, продолжая рассматривать картины.
Через некоторое время вернулся Миша, неся в руках доллары.
- Вот, Аленька, спасибо тебе большое. Ты меня выручила, прости, что задержал выплату, - он передал деньги Алевтине, - кстати, Марина Андреевна предлагает у нее остановиться – места много, а она радушная хозяйка. Посидим, покутим немного. Вкусим, так сказать, московского гостеприимства, а завтра вместе в Питер отправимся, хватит прятаться. Бог не выдаст – свинья не съест.
Алевтина посмотрела на Глеба и спросила:
- Ну что, может, действительно останемся?..
- Я не могу, у меня дела в Питере. Должен сегодня уехать, - ответил он.
- Так ты и поезжай, а Аленька пусть остается, - встрял в разговор Михаил, - вот, я сейчас в магазин сбегаю еще за шампанским, а то может и не хватить.
Пока Миша вышел в прихожую, чтобы надеть куртку, Глеб подошел к Алевтине и взял ее за руку:
- Ты действительно хочешь остаться?
Она закусила нижнюю губу и утвердительно кивнула.
- Значит, сватов пока не засылать?
Она отрицательно помотала головой и обняла Глеба за шею. В ее глазах стояли слезы. Он улыбнулся и дружески погладил ее по спине.
- Тогда до скорого, Алевтина Игоревна. Берегите себя.
- Миша, подожди меня, - крикнул он, - вместе выйдем.
От Котельнической набережной они пошли в сторону Китай-города. По дороге им попалось кафе, практически пустое, со скучающей барменшей за стойкой.
- Давай пропустим граммов по пятьдесят, - сказал Глеб, - разговор есть.
- Давай, - согласился Михаил. - Что за разговор?
- Не беги впереди паровоза, Миша. Сейчас все узнаешь.
Они взяли коньяк и кофе и сели за самый дальний столик.
- Спать хочу, - доверчиво признался Глеб, улыбаясь.
- Так и спал бы себе, - ворчливо отозвался Михаил, - носят тебя черти по всей стране…
- Работа такая, - уже без тени улыбки сказал Глеб, твердо глядя Мише в глаза.
- Какая работа? – заметно напрягся тот.
Глеб отвел взгляд и продолжил уже более мягко:
- Ты сколько Лёше Солдату торчишь?
- Откуда ты… - Миша не закончил фразу. – Я не хочу муссировать эту тему.
Глеб улыбнулся:
- А помуссировать ее немного придется. Алевтина озвучила цифру восемьсот, но эта цифра существует только в твоих мечтах, Миша. Ты должен Солдату пятнадцать тысяч североамериканских валютных долларов. Без процентов. А после твоего бегства счетчик он включил реальный. Так что твое завтрашнее возвращение в Питер может серьезно навредить твоему здоровью. Кстати, я понимаю, что на семью тебе наплевать, но понимать ты все равно должен, что начнет Солдат с них, если тебя не найдет в городе. Слушай, кстати, а куда ты столько бабок ухнул? Прости мне мой чисто академический интерес.
- Я играю, - у Михаила тряслись губы, а его лицо могло поспорить своей белизной с передником барменши.
- Я тоже играю, только на свои, а ты на чужие - в тон ему ответил Глеб.
- Кто ты такой? – дрожащим голосом спросил Михаил.
- Я? Государственный служащий, - Глеб залез во внутренний карман куртки и достал оттуда красную корочку, с тремя золотыми словами на обложке, - а служу я в этой вот организации.
Миша прочитал удостоверение, коротко выругался и поднял глаза на Глеба.
- А от меня тебе что нужно?
- Это не мне от тебя, а тебе от меня что-то нужно, - улыбнулся Глеб. – Я могу решить твои проблемы с Солдатом. А ты решишь одну проблему, которая существует сейчас у моей конторы.
- Какую?
Глеб достал из кармана бланк.
- Прочитай и подпиши. Это подписка о неразглашении. Все, о чем мы будем сейчас с тобой разговаривать, должно умереть вместе с тобой. В противном случае ты подпадаешь под действие статьи двести восемьдесят третей уголовного кодекса Российской Федерации о разглашении государственной тайны. Наказание сроком до четырех лет лишения свободы.
Миша был заметно напуган, но бумагу подписал. После этого Глеб продолжил:
- Нас интересует друг твоего отца – Петр Александрович Эйст.
- Зачем дядя Петя понадобился Федеральной Службе Контрразведки? – спросил Миша, у которого все так же тряслись губы.
- Это тебя не должно интересовать, - отрезал Глеб. – Я предлагаю тебе сделку. Мы решаем твои проблемы с Солдатом, а ты начинаешь сотрудничать с нами.
- Но ведь это же подлость, наушничать на человека, который меня с рождения знает, - тихо произнес Миша.
- А украсть часы у девушки, которая тебя любит, это не подлость? – отпарировал Глеб.
- Я не… - Миша опять не закончил фразу и безнадежно махнул рукой. – Что я должен делать?
- Вот тебе бумага, ручка. Напиши коротко про две последние сделки гражданина Эйста, по незаконной продаже партии редкоземельных металлов за границу. И не забудь указать свое участие в этой афере. Особо мыслью по древу не растекайся – суммы, имена, адреса. И не дрейфь – не ты первый, не ты последний.
- А с Солдатом вы точно вопрос решите?
- Не бойся, Муся, не обманем. Мы тебя теперь будем беречь и всячески о тебе заботиться.
Миша начал писать. Сначала он писал неуверенно, задумываясь, и подолгу глядя в потолок, но потом написание доноса увлекло его полностью, и он перестал обращать внимание на то, что происходит вокруг. Глеб курил и с грустной улыбкой наблюдал за этой метаморфозой. Когда тот закончил писать, он взял листок в руки, и внимательно его прочитал.
- Ну что, же, Михаил, первый тест ты прошел, - он одобрительно посмотрел на своего осведомителя, - о некоторых фактах я и не знал вовсе. Будем работать. Ты месяцок отдохни, свыкнись с новой ситуацией. В воскресенье позвони Солдату, он скажет, что ты ему ничего не должен. А через месяц я тебя найду. И помни, контакты только со мной. Все, можешь идти.
Миша встал, трясущимися руками пытаясь застегнуть куртку.
- Да, и вот еще что, - Глеб повернулся к нему на стуле и еще раз жестко посмотрел в глаза, - сегодня твоя последняя вечеринка с Алевтиной. Завтра ты с ней расстаешься. Если я замечу тебя в поле ее интересов, то, поверь, пойду на должностное преступление, и передам дяде Пете твое сочинение. Он мужчина серьезный. Лёша Солдат шпана в сравнении с ним. Петр Эйст миндальничать не станет - распылит тебя на атомы, как только узнает, что ты на него стучишь. И, поверь, и раза не посмотрит на то, что нянчил тебя в колыбели. Ты понял?
- Понял.
- Скажи.
Михаил наконец справился с молнией. Румянец так и не вернулся на его щеки. Он опустил взгляд и сказал:
- Сегодня наша последняя вечеринка с Алевтиной, завтра мы с ней расстаемся.
- Молодец, - Глеб ослабил напор и улыбнулся, - тогда будь здоров.
Он посмотрел вслед уходящему Мусе и негромко пробормотал себе под нос, словно продолжая когда-то давно начатый разговор: «…может и кочергой, конечно. Но знала бы ты, какие патриоты получаются из твоих подонков, какие возвышенные защитники интересов Родины…». Потом еще раз пробежал глазами донос, аккуратно сложил его и сказал с виноватой улыбкой: «Ты уж прости меня, дядя Петя. Попал ты в разработку, как кур в ощип, но, сам понимаешь, лес рубят – щепки летят».
Убрал все бумаги в карман, залпом допил коньяк и вышел в ночную Москву. Где-то там ждал его поезд, в котором он сможет наконец-то отоспаться. Без снов. Без сожалений. С теплым чувством выполненного долга.
Цитировать | Вниз
|
