ВСЁ ПРОСТО

На телефоне отразился незнакомый номер.

- Да?

…То есть не незнакомый, а из тех, что я периодически стираю за ненадобностью. Хорошо, что этот голос трудно забыть.

- Привет, Грейни. Слушаю тебя.

- Да ладно тебе. Я на пару минут. У меня есть к тебе предложение. Помнишь Франта?

- Конечно, помню. Как он сейчас?

- В конюшне на пятом километре. Так вот моё предложение: хочешь его купить? Совсем недорого. По цене чи-хуа-хуа – целую лошадь.

- Грейни…

- Просто Ира.

- Ира, ты серьёзно? Сколько ему лет?

- Четырнадцать. Золотой возраст для лошади. Он ведь так любил тебя, помнишь? Теперь он может стать окончательно твоим. Хочешь?

- Я не понимаю сути разговора. То есть ты мне предлагаешь купить лошадь по цене маленькой собачки. Выгодно, не поспоришь. Окончательно моим – это я его должна буду провожать в последний путь, да? Он же уже пенсионер! Ты вообще в курсе, как поступают с дохлыми лошадьми? Хоронят на кладбище домашних любимцев? Ты, наверное, сама не хочешь возиться с отправкой его на колбасу и хочешь, чтобы это сделала я, да?

- Всё совсем не так…

Видно, всерьёз прижало Грейни, то есть Иру, если она терпит такое с моей стороны. Как бы она взвилась ровно десять лет назад! В то лето, когда я впервые пришла на конюшню, когда стояла там на входе, вдыхая запах кожи, солнца, пропитавшего охапки сена, и лошадиного пота. Когда она вышла ко мне из живого полумрака:

- Джеди О’Грейн, хозяйка конюшни.

Джеди О’Грейн - маленькая, тонкая, затянутая в чёрное с бархатной шапочки-таблетки до кончиков мягких сапог. Волос под шапочкой не наблюдалось. Круглые светлые глаза в белёсых ресницах смотрели сквозь мою черепушку куда-то вдаль. Протянутая для рукопожатия рука - сухая и тонкая, как птичья лапка. Силища в этой лапке была немеряная.

- Пришли заниматься, просто так покататься?

Я, под полой куртки растирая руку, промямлила, что просто так, на лошадок посмотреть, покататься, если можно. Она деловито кивнула и пригласила идти за собой.

- Как остальные? Да по-всякому. Большинство лошадей продалось. Фальцет сломал ногу на скачках, пришлось усыпить. Белка сейчас у Надинского. Росянка на конюшне в Сосновом Бору, родила жеребеночка. А Франтик вот на пятом километре, в аренде. Хочу всё же продать его.

Он был красавцем, мой Франт. Дворняга благородных кровей. Плотненький, на точёных арабских ножках. Пышная чёрная грива кокетливо ниспадала на одну сторону, а курносый профиль всегда выглядел задорно и хитровато. Синей ранней весной, когда он выходил в курящуюся под солнцем леваду, птички щипали с его обширной спины зимнюю пушистую шерсть для своих гнёзд. А каким глубоким благородным цветом, с отливом в медь и красное дерево, светились его лощёные бока летом, когда я как следует отдраивала его скребницей, полировала щёточкой, ладонями наглаживала мягкие щёчки и бархатный чёрный нос, унося с собой домой надолго его тёплый потный запах! 

- Как я? Тоже по-всякому. Родила ребёнка. Работала берейтором. Лечилась от алкоголизма. Да я понимаю, что ты спрашиваешь, потому что тянешь время для обдумывания, ничего, не волнуйся, я подожду. Я понимаю, что шаг это серьёзный.

- …Данька до пяти вообще не говорил, ему уже аутизм ставили. А он всё время со мной на конюшне – с кем ему там говорить? С шести месяцев, как сидеть научился – на седло его с собой. Однажды отрабатывали барьер с Белкой – метр пятьдесят, и она споткнулась. Мы приземлились удачно, конечно – я ему руку под голову, сама спиной на землю, но всё равно приятного мало. А он мне и говорит – «Мама, ёлки-палки…» - ну, и дальше ещё грубее, понимаешь. Заговорил. Всё-таки иппотерапия – великая вещь! А помнишь, как ты с Франта однажды свалилась?

Ещё бы я не помнила, как я свалилась с Франта. Эти барьеры Грейни не давали покоя. Она считала, что все должны фанатеть от преодоления земного тяготения, имея под задницей пятьсот килограммов живой мускулистой плоти. Особенно тошнотворное ощущение возникало, когда барьер уже был преодолён, по счастью не сбит, и конь завершал свой прыжок, бухая в землю копытами – вот это движение вниз и приземление отдавались во всём позвоночнике. Это было потому, что сидела я на Франте не очень хорошо, как мешок с этим самым… тогда Грейни ещё не стеснялась в выражениях. И вот однажды мне не повезло. Я помню, как лежала на спине и осознавала две вещи – неправдоподобно синее осеннее небо и белый металлический блеск отполированных подков на чёрных мохнатых копытах, опускающихся в полуметре от моей головы. Я лежала, и воздух медленно и с сипом выходил из меня на выдохе, а Франт виновато топтался рядом, тыкаясь в меня своим чёрным носом, а потом я почувтствовала на щеке его горячий мокрый язык. Да, так это было – я силилась вдохнуть, с края поля ко мне бежала Грейни, а Франт слизывал слёзы со щёк, и уже хором каждый как мог они мне твердили – не волнуйся, это сейчас пройдёт, дыши! С тех пор я никогда не брала на Франте препятствий. Больше всего мы любили гулять шагом – не нестись никуда, не прыгать через дурацкие барьеры, а просто гулять по тропинкам старого парка. В такие прогулки я не вела Франта в поводу – он шёл следом или рядышком. Грейни ворчала, что он со мной только жиреет, и ничего хорошего, что если я хочу гулять, а не работать с лошадью, так и заводила бы себе собачку.

- …Несколько раз журналисты приезжали, и мамы с даунятами, у них там целый клуб. Дети вообще добрые, только неуклюжие, им всё очень подробно показывать надо. Лошади их любили. Это в рамках проекта «Иппотерапия без границ», ты знаешь, я тогда очень прониклась. Ты подумай. Если у тебя что-то болит…

Я очень хорошо знаю, что такое иппотерапия. Я знаю такое, чего не знала Грейни, и о чём рассказывать ей не собираюсь. То, как мы с Франтом хором пели. Парк одним своим краем выходил на берег залива, и в один вечер мы приехали посмотреть, как заходит солнце. Небо было безоблачное, закат удался на славу, Франт стоял на мокром песке, на полоске тины, и прядал ушами, следя за пролетающими чайками. И тут мне нестерпимо захотелось петь. Я не знаю, чем объяснимо могло быть тогда это желание – родители меня уверили давно и прочно, что медведь мне на ухо наступил и слоны потоптались. Но вокруг нас в радиусе километра не было ни души – и поэтому я решилась запеть, почему-то именно эту:

Ой, то не вечер, то не вечер,

Мне малым-мало спалось,

Ой, мне малым-мало спалось да мне спалось,

Ой, да во сне привиделось…

Впрочем, я недооценила ситуацию. Один слушатель у меня всё же был. Он ятжело вздохнул, вытянул шею и вдруг тихонько заржал. Сначала тоненько: «И-и-и…» - и потом, постепенно, как выдох кончался, переходя на грудное тихое гоготание. И снова: «И-и-и…» Я пела, и смеялась сквозь песню, как ненормальная, и осторожно гладила его по шее, боясь прервать эту песню, и слёзы текли у меня – совершенно точно как у ненормальной.

После этого вечера я перестала бояться петь. Друзья говорили, что у меня прорезалось неглубокое, но приятное сопрано. Я знала довольно много песен и несколько раз спасала скучные вечеринки и вообще у меня появилась репутация души компании. Но ту песню я больше не пела никогда. Это была только наша песня – моя и Франта.

- Татьяна, я, конечно, не могу на тебя давить. Но кроме тебя  мне звонить, в общем-то, и некому. Знаешь, с тех пор очень многое поменялось. Вот, Даньку ращу. Алкоголизм этот – да Бог с ним, что было, то прошло, видишь,я спокойно об этом говорю. Я вообще о многом научилась по-другому говорить. Именно говорить, думать-то я и раньше думала, но всё хотелось чего-то большего, высшего. Я ж видела, что он тебя любит, он тебя среди всех выделяет. Скучал, когда ты долго не приходила, всё голову на денник клал, косился, высматривал. Как дитё в детском саду. Я тебе тогда не говорила… ну, вообще, считала, что все разговоры эти про любовь… не для Джеди О’Грейн, понимаешь? Вот, хоть сейчас скажу. Понимаешь, почему тебе звоню? Ну так что всё-таки, может, возьмёшь? М? По цене чи-хуа-хуа.

- Ира, я поняла. Дай мне хотя бы недельку на раздумье. Я перезвоню, хорошо? Или ты мне. Я должна очень-очень подумать. Не обижайся. Созвонимся, ладно?

- Да что мне обижаться. Я ж понимаю. Обязательно созвонимся.

- Пока.

- Пока.

Нет, нет, о чём вообще тут можно думать. Это же полный бред – лошадь… пусть даже и по цене чи-хуа-хуа.

Я – деловой человек с девяти и до восемнадцати ноль ноль. Я уезжаю из дома, стою в пробках туда и обратно, потом  приезжаю домой, съедаю свой низкокалорийный ужин, и меня ещё хватает даже на небольшую пробежку вокруг квартала. На работе я разрабатываю и провожу в жизнь корпоративные тренинги. Есть довольно эффективные наработки – как выкидывать из головы ненужную, негативную, мешающую информацию. Я справлюсь. Дыхание ровнее, руки удобно согнуты в локтях, кроссовки – левая-правая, левая-правая, шелест гравия под ногами. Дыхание ровнее. Что-то мешает? Нет, всё меньше и меньше. Вот только песня. Эта проклятая песня, куда мне от неё деваться, если дыхание сбивается и снова хочется петь и плакать?

Ой, то не вечер, то не вечер,

Мне малым-мало спалось,

Ой, мне малым-мало спалось да мне спалось,

Ой, да во сне привиделось…

Ваш комментарий: