Сидевшие по бокам мужчины привстали, пристально посмотрели на Лену и поклонились ей. Пожилой, похожий на Лукьянова, даже головы не поднял и продолжал печатать. За толстой стеной опять глухо ударил пулемет: "Ды-ды-ды".
- У нас дела, - сказал Олег, - ты посиди, Ленок. Будет передышка, поговорим.
Лена опустилась на стул рядом с дверью. Ей хотелось смотреть на Олега. Но это было бы неловко, и она с преувеличенной заинтересованностью поглядывала по сторонам, как бы изучая кабинет, чтобы время от времени бросить взгляд и на Олега. Он действительно мало изменился: лицо - гладкое, в волосах не заметно седины. Одет неброско: светло-серый костюм, белая рубашка с темным галстуком. Но Лена сразу поняла, что все это - настоящее, фирменное, очень дорогое. Она даже посмотрела на его ноги, небрежно выставленные из-под стола: на них были не какие-то глупые разноцветные кроссовки, а строгие темно-синие туфли с блестящими кнопками.
Ожидание Лены затянулось. Олег все говорил, говорил - о каких-то договорах, процентовках, листе "ноль-восемь". Часто звонил телефон. Олег срывал трубку и начинал так же громко и быстро говорить по телефону, а мужчины, сидевшие по бокам, терпеливо ждали.
- Сорокатонник? - кричал в трубку Олег. - За сколько? Двести двадцать? Да ему тридцать штук красная цена! А ты меньше брокеров слушай!..
Лена смотрела на него, уже не скрываясь. Она страдала от стыда и обиды. ("Старая метелка"! Когда прижимался ко мне на выпускном вечере, я ему старой метелкой не казалась!) Страдала потому, что в затянувшемся ожидании дрожала на острой грани, готовая сразу сорваться и к восхищению (Герой, настоящий мужчина, не то, что Саша и прочее усатое-бородатое полубабье, среди которого ей выпало существовать!), и к ненависти (Торгаш! Жулик! Ему наплевать, что я приехала и жду его. Он опять о своих деньгах!).
- Ты в договор смотри! - кричал Олег в трубку. - В договоре какая цена на заготовки? Вот и все! А то, что у них сырье вздорожало, это их проблемы! Будет следующий договор - будем решать, а пока пусть получают сколько записано! А начнут ерепениться, я им за прошлую партию остановлю платеж!
Он швырнул трубку, отдышался и вдруг взглянул на Лену и подмигнул ей:
- Заждалась? Ну, извини, извини... Ладно! Пойдем-ка перекурим на воздухе, заодно и поговорим!
Они поднялись из подвала во двор. Олег подошел к одной из машин, открыл дверцу и достал из кабины пачку сигарет.
- Вот, специально в машине оставляю. Если с собой возьмешь, так и будешь одну за другой смолить до одури. Сам свое здоровье не побережешь, никто не побережет!
- Как это - никто? - осторожно спросила Лена. - А семья? Ты женат?
- Женат, - поморщился Олег и пренебрежительно махнул рукой. - Не повезло ужасно!
- Все так считают, - засмеялась Лена.
У нее возбужденно и гулко забилось сердце. Неужели он тоже страдает, такой уверенный, непобедимый? Ведь он-то может выбрать любую женщину (при этом ей вспомнились с ненавистью смазливенькие девицы из кооперативных ларьков). А почему бы и нет? Почему бы ему не быть одиноким? Ведь он занят с утра до ночи. У него просто нет времени, чтобы найти понимающую, ласковую подругу.
- Все считают, что им не повезло, - сказала она. - Но каждый под этим понимает свое.
- А что тут понимать! - фыркнул Олег. - Две дочки у меня! До-очки! Ну что мне с ними делать? Мне парень вот так был бы нужен! А-а... - он махнул рукой. - Одна надежда, что с зятьями еще может быть повезет, если деловые попадутся.
Он закурил, и Лена тоже закурила, чтобы скрыть растерянность и потянуть время.
- Как тебе, понравилось у меня? - спросил Олег.
- Понравилось, - притворилась она. - Очень понравилось! Я думала, в кооперативах только торгуют, а у тебя - завод целый.
- Ну, торговать тоже приходится. Еще как приходится! А вообще... - он оглянулся на вывеску "Кооператив УКОН", - этому скоро конец. Кооперативы сейчас неактуальны. В акционерное общество буду переводить.
- А эти... рэкетиры - они тебя не беспокоят?
Олег усмехнулся:
- Я предпочитаю милиции платить. По крайней мере, платишь один раз... Да ладно, что мы все про мои дела! Ты-то как поживаешь? - Он оглядел Лену, восхищенно причмокнул и как когда-то потрепал ее по плечу: - Ну ты и выглядишь - просто блеск! Замужем, конечно?
- Замужем, - тихо выговорила Лена. - У меня дочка большая...
Она набрала воздуха в отчаянной решимости: пожаловаться ему, признаться первой - и будь, что будет! Но не успела и рта открыть. Олег перебил ее одобрительным кивком:
- Ну и молодец! Так держать! - он морщился, уже явно думая о своем. - Я очень рад тебя видеть. Хорошо, у меня день сегодня более-менее спокойный. Во всяком случае, на месте сижу. А то бывает, как сядешь за баранку спозаранку, так до ночи и носишься, как кот с горящим хвостом. И по городу, и в область, - он махнул рукой. - Все самому приходится, от банковских дел до последней технологии. Нету людей, понимаешь? Некем работать!
- Я понимаю, - сказала она. - Я вижу, как тебе трудно.
- Да-а, - продолжал он, морщась, - один за всех и все на одного. Все только бабки получать хотят и ничего при этом не делать. Разбаловались при социализме! - Он затянулся сигаретой, быстро взглянул на часы. - Значит, класс хочешь собрать? Хорошее дело! Посидим за бутылочкой, размякнем, вспомним детство золотое...
Вдруг Олег замолчал, странно посмотрел на Лену и тихо сказал:
- Слушай, как я раньше-то не сообразил... Тебя сам Бог послал. Или биополе, это точно.
- Что? - растерянно спросила она.
- Ленуха! - Олег вдруг наклонился к ней, звонко поцеловал в щеку и, оторвавшись, больно хлопнул ее по плечу: - Это ж ты гениально придумала! Свой класс, друзья детства. Это ж самое надежное дело! Да в нашем поколении еще хоть какая-то честность сохранилась, а кто помоложе - те уже сплошь жулики. Ты кого еще, кроме меня, нашла?!
- Пока только тебя, - она запнулась и честно призналась: - И Костю.
- Костя - инженер-электрик, - задумался Олег, - мне такой был бы нужен. Да он не просыхал, как лягушка, теперь уж, наверное, спился совсем. Нет, Костю не надо... Давай, остальных ищи! Сережка Носов в экономическом институте учился - годится. Мишка Ткаченко, я помню, станкоинструментальный техникум закончил - ему бы всю механическую часть отдал. А Леня Гордон, не знаешь, не уехал?
- Куда? - не поняла Лена.
- Куда-куда! Куда все уезжают. Он технолог по пластмассам. Я его встретил лет десять назад. Гнил на каком-то заводике, все плакал, что из-за пятого пункта никуда не устроиться. А у него изобретения были по металлопластикам. Я бы его на пластмассовый цех поставил... Та-ак! - Олег хлопнул в ладоши и потер руки, все больше возбуждаясь: - Генку бы Фадеева найти! Он, правда, на астрофизика учился, а я в космос пока не выхожу, - Олег засмеялся, - ну да дело не в дипломе. Сейчас самая дефицитная специальность - надежный человек. А Генке я многое бы доверил... Думаешь, не пойдет ко мне? Спорим, пойдет! Что он там со своей астрофизики имеет? А у меня простой рабочий, если честно вкалывает, минимум штуку получает. А если еще соображает немного, - полторы!
Лена в упор смотрела на Олега и ей казалось, что это она заброшена в космос, в безвоздушное пространство, а он далеко-далеко на земле. Такое между ними расстояние, и так ей холодно и нечем дышать. Ну, не может же быть, чтобы он не понял ее взгляда!
Олег как будто что-то понял. Насторожился.
- Ленок, - сказал он, - ты извини, что я ТЕБЕ ничего не предлагаю, но у меня, понимаешь, железное правило: работа - дело мужское. Я женщин не беру. И это без исключений! Мы, мужики, должны трудиться, а вы - украшать нашу жизнь. Правильно я говорю?
Лена с трудом выдавила что-то вроде "ага".
- Ну вот и договорились! - обрадовался Олег. - Так что, давай, собирай класс. Главное - ребят, девчонок можешь не искать. Все, что надо, - выпивку, закуску, - я достать помогу и оплачу. Как со всеми ребятами свяжешься, так мне на работу звони. - Он посмотрел на часы: - Ну все, надо бежать!
- Олег, - взмолилась Лена, - подожди немного! Я хотела тебе сказать...
- Все, Ленок, все, договорились! Извини!
- Олег!!
В подвале опять глухо ударил пулемет: "Ды-ды-ды".
- Что это? - машинально спросила Лена.
- Штамповка! - через плечо бросил Олег, сбегая по лесенке в подвал.
Дверь за ним захлопнулась, и Лене показалось, что это соединявшая их струна оборвалась и больно стегнула ее.
Голос Димы в телефонной трубке был тонким, совсем детским. И то, что он сказал, поразило Лену:
- Ты опередила меня. Еще немного, и я бы сам тебя отыскал.
- Значит, ты тоже хотел меня найти? Ты думал обо мне?
- Конечно, - ответил Дима. - Я всех наших постепенно разыскиваю... Нет, не собрать, теперь это хлопотно. Просто узнать, что с кем стало. Интересно же. Такое время в России бывает раз в сто лет... Конечно, давай встретимся. У какой станции метро?..
"Не думать! - внушала себе Лена, одеваясь. - Не думать, ни на что больше не надеяться! Немного подкраситься, слегка взбить прическу, слишком не стараться!" Она взяла флакончик французских духов (давний сашин подарок), потом отставила его, потом снова взяла и пальцем размазала по капельке за каждым ухом. "Это не помешает. Главное - соответствующий настрой. Я ни на что больше не надеюсь и не буду страдать, если все опять рухнет. Я еду просто потому, что мне тоже интересно. Дима верно сказал. И больше никаких глупых надежд! Что случится, то случится... Господи, ну почему мне уже сейчас хочется плакать?!"
Ей показалось, что Дима совершенно не изменился. Настолько не изменился, что в первый миг ей даже стало жутковато: те же светлые волосы, гладкое личико, сияющие голубые глаза, увеличенные очками. Вечный мальчик.
Он улыбался, глядя на нее:
- Леночка, сколько же мы не виделись! А как ты выглядишь! Цветущая женщина на фоне разрухи!
"Сейчас спросит о замужестве", - подумала Лена.
- Где ты работаешь? - спросил Дима.
- Я - старший инженер в НПО.
- А я ведущий, - сказал Дима. - Ну, это все уже уходящая натура.
- Что? - не поняла Лена.
- Так у киношников называется явление, которое надо срочно снимать, а то исчезнет. Ледоход или цветение садов. Лед пройдет, сады отцветут, все станет по-другому и надолго... - Он посмотрел на ее правую руку (Лена не носила обручальное кольцо): - Ты замужем?
- Замужем. Дочке девятнадцать. А ты - женат?
- Я развелся, - сказал Дима. - Не повезло ужасно! - Он помолчал. - Такая мещанка оказалась... А сын, обормот, женился в двадцать лет. Ну это, может, и к лучшему, меньше меня теребить будет... - Он помолчал еще немного и хмуро сообщил: - Я уже дедушка.
Лена изумленно посмотрела на него и только теперь заметила, что возраст все же коснулся Димы своей печатью: в светлых волосах не видно седины, но сами волосы поредели; незаметны морщинки, но черты лица заострились; и блеск глаз какой-то сухой, стеклянный.
- Молодец, - растерянно сказала она. - Так держать.
- Да ладно! - Дима махнул рукой. - Это все неважно. Куда мы пойдем?
- Знаешь что, - вдруг неожиданно для себя решилась Лена, - поедем к тебе! Там и посидим, поговорим. Или к тебе нельзя?
- Почему? Я живу один. Конечно, конечно, поедем.
Они направились к метро.
- В нашем поколении, - говорил Дима, - почти у всех личная жизнь не сложилась. Это естественно, когда все общество болеет... Да вот, смотри, это тоже симптом, - он остановился у столиков книжных торговцев. - Посмотри на цены! Чейз, Солженицын и "Тарзан" стоят одинаково, по двадцать пять. "Библейские сказания" - тридцать, а "Анжелика" - сорок! А самая дорогая книга, за семьдесят рублей: "Револьверы и пистолеты"! И что, ты думаешь, в этой книге? Если б хоть устройство, чертежи, чтоб самому револьвер сделать, - тогда понятно. А там - одни картиночки, как для ребятишек. И - семьдесят рублей! И - покупают!
На эскалаторе в метро он встал не ниже на ступеньку, как должен становиться мужчина, едущий с женщиной, а выше. Лене пришлось смотреть на него снизу вверх. А он, вскинув голову, громко говорил:
- Ты не задумывалась, откуда эта атмосфера тревоги, предчувствия ужаса? У нас в Питере, слава Богу, пока не стреляют, и хоть по карточкам, а все сыты, и голый-босый никто не ходит. Нашим родителям в войну в тысячу раз хуже досталось. Почему ж мы в такой панике? Давно ли сами застой проклинали, а сейчас?..
Лена озадаченно смотрела на его подбородок, шевелящиеся губы, вскинутые ноздри с торчащими светлыми волосками. И вдруг подумала с досадой, что как себя ни обманывай, а этот постаревший мальчик-дедушка - ее последняя надежда. Если рухнет и она, тогда уже надо горько сдаваться своей сорокапятилетней судьбе. Ей стало страшно. Дима все болтал о политике. Ну, пусть поболтает. Мужчине надо дать выговориться, он от этого размякнет.
- ...Потому, что открылась неизвестность! - говорил Дима. - А для человека это самое нестерпимое. Причем неизвестность для всех, от последних бомжей до тех, кто нами правит явно или тайно... И главное, все предчувствуют, - не обязательно понимают, но уж предчувствуют неизбежно! - кто бы за что ни боролся, не добьется своего. Выварится из нашего кипятка нечто такое, чего никто не ждет и чему никто рад не будет. Даже тот, кто окажется победителем.
- Да, - сказала Лена.
- А лучший путь к спокойствию, - говорил Дима, - немногим, к сожалению, доступный - отвлечься от собственной судьбы. Понять, что ты - лишь человеческая молекула. Нашему поколению это трудней всего. Из нас ученых готовили, творцов, покорителей. Но уж если сумеешь подняться до осмысления себя как молекулы, приходят простейшие законы, - не социологии, не политологии, социологи-политологи нарочно все усложняют, чтоб прокормиться, - а просто молекулярной физики. Общество было заморожено, все дрожали понемногу в своих узлах кристаллической решетки. Горбачев повысил температуру, началось таяние, кипение, броуновский хаос движений... А что такое любой политический деятель, как не тот же самый Демон Максвелла! Верно?
Лена впервые в жизни слышала о таком демоне, но с достоинством кивнула:
- Да, да, конечно!
Однокомнатная квартира Димы приятно поразила ее. Чистота, порядок. Даже мебель, ухоженная, блестит полировкой и чистыми стеклами. Не то, что у них дома, где не успеешь протереть, как Саша с Катькой вмиг захватают пальцами. О том, что это жилище холостяка, говорили, пожалуй, только кипы толстых и тонких журналов, уложенные (тоже аккуратно) на шкафу, на подоконнике, на стульях в углу.
При виде квартиры Лена вдруг ощутила возбуждение. Она казалась себе завоевателем, проникшим в маленькую, благополучную страну, которая еще не подозревает о намерениях пришельца. Она не спеша оглядывалась (избегая только смотреть на диван) и испытывала нарастающий азарт, желание борьбы и победы. Что-то еще немного мешало ей, как будто царапало. "Дедушка"! - вспомнила она. Ну, об этом нужно просто не думать.
- Неужели ты все эти журналы успеваешь прочитывать? - засмеялась она.
- Конечно. Надо успевать, - ответил Дима. - Я в этом году на четыреста рублей подписался... Я даже "Наш современник" выписываю, - сказал он и странно посмотрел на нее.
Лена успевала прочитывать только "Вечерку" и дайджест "24 часа". Она понятия не имела, что такое "Наш современник", и поэтому промолчала. Но Дима истолковал ее молчание по-своему и начал оправдываться:
- Свобода информации - это не только свобода разных партий издавать разные журналы, но и свобода одного человека их читать. Пусть даже то, что в нем печатают, - патология. Но, значит, она является отражением какой-то грани больного общественного сознания. Это тоже надо знать!
Лена посмотрела на него долгим, долгим взглядом. Он замолчал.
- Дима! - сказала она. - Я устала от политики. Устала от журналов, - она махнула рукой на кипы. - Мы с тобой встретились через столько лет. Давай же проведем этот вечер вдвоем!
- Хорошо, - кивнул он и посмотрел на часы, - конечно!
- Ты что? - насторожилась Лена. - Торопишься или ждешь кого-нибудь?
- Нет, это так... - пробормотал Дима. - Чтобы не пропустить... телевизор.
- Угости меня чаем! - приказала Лена.
Дима засуетился:
- Может быть, хочешь кофе?
- Давай!
- У меня и вино есть. Только сухое.
- Ну и прекрасно!
От нескольких глотков слабенького вина у Лены приятно закружилась голова. Она потянулась и положила свою ладонь на кисть Димы. Он замер, только его рука шевельнулась в ответ, и Лена почувствовала, как в их соединившихся пальцах гулко, горячо бьется пульс - то ли его, то ли ее собственный.
- Что же ты, - спросила она, - других искал, а меня найти не торопился?
Дима виновато пожал плечами.
- Хорошо, что я сама тебя нашла?
Дима кивнул.
Лена засмеялась:
- И кого же ты из наших девушек успел повидать?
- Гуськову видел. Перед отъездом.
- Гуськову? - Лена вспомнила некрасивую добродушную толстуху. В младших классах они дразнили ее "теткой бегемотихой". А в старших Гуськова всегда уходила с праздничных вечеров прежде, чем начинались танцы. Лена и другие хорошенькие девочки притворно уговаривали ее остаться. Она краснела и честно признавалась: "Ну, куда мне танцевать!" - Перед каким отъездом?
- Она эмигрировала.
- Гуськова? - удивилась Лена. - А разве она еврейка?
- Гуськова? Почему? Нет. Я анализировал национальный состав нашего класса. У нас шесть национальностей было. А евреев, если не считать полукровок, двое: Инна Пилецкая и Леня Гордон. Инка уехала, а Леня здесь. Он в малом предприятии пластмассы выпускает. Вот, смотри, подарил, - Дима встал и взял со шкафа изящный сверкающий кувшинчик. - Кажется, что металлический, правда? А это пластмасса металлизированная. Попробуй, какой легкий! Ленька плачется. Говорит, так его эксплуатируют, что прямо из лаборатории не выпускают, все время что-то новое требуется. Не успевает газеты прочесть, от политики отстал. Только сын, говорит, его иногда просвещает. Сын раньше в народном фронте был, а теперь ушел к "зеленым". Кстати, "зеленые" сейчас тоже раскололись...
Лена и не заметила, когда их руки расцепились. Она сидела, а Дима стоял у стола, взмахивал зеркально блестевшим кувшинчиком и увлеченно говорил:
- ...А Гуськова - нет, не еврейка. Это муж у нее филолог-испанист. Специализировался по аргентинской литературе. До того доспециализировался, что вызов себе оттуда устроил. Теперь в Буэнос-Айресе советскую литературу преподает. А еще из наших Генка Фадеев в Америке. Работает там в университете по своей теме, по галактическому ядру. Здесь никак не мог докторскую защитить, с трудом одну статью напечатал о своей теории. Они его по этой статье и заметили, пригласили. Пока на год, но, наверное, он совсем останется. Это у нас теперь астрофизика в загоне, а на Западе она очень даже в почете...
Лена молчала. Пыталась представить, как выглядит сейчас в Аргентине Гуськова. Вспомнила, что и Леню Гордона, кудрявенького, с темными щеками, тоже дразнили. Не за национальность, конечно, тогда об этом и не думали, - из-за фамилии. Уж больно звонко перекликалась она с неприличным, запретным словом. Когда мальчишки так обзывали Леню, они, девочки, краснели, но, отворачиваясь, тоже хихикали... И над Генкой Фадеевым смеялись. Он был, пожалуй, самым слабым из мальчишек, на перекладине не мог подтянуться, болтался, как червяк.
И вот - точно бомба взорвалась, годы разлетелись осколками, дым рассеялся - нате: Гуськова в Буэнос-Айресе, Генка Фадеев в американском университете. А ей, красавице, умнице, стареть и доживать в обезумевшей стране, в этом разрушенном городе, где уже и картошки не купить. Чтобы здесь выжить, надо иметь такого мужа, как Олег. Надо!.. Судьба-то свершилась!!
Самое главное - все вдруг оказались кому-то нужны. Гуськова - своему испанисту. Генка Фадеев - американской науке, Олег - рабочим, которые у него зарабатывают, Леня Гордон - таким, как Олег, предпринимателям. А она? Кому нужна она?! Начальнику отдела стандартизации, который, может быть, сократит ее на полгода позже остальных? Мужу-бестолочи? Взбудораженной, вечно спешащей Катьке? Или вот этому... кандидату в любовники?..
Она с ненавистью посмотрела на Диму, который все стоял и разглагольствовал.
- Может быть, ты сядешь, наконец?
Дима сел, но неудачно: слишком далеко от нее. Чтобы снова взять его за руку, пришлось бы передвигаться к нему вместе со стулом. И он продолжал говорить!
- ...Вот, осуждают тех, кто уезжает. А я считаю, каждый может думать и делать все, что хочет, если только ничего не навязывает другим. Все несчастья на свете оттого, что человек не может быть в одиночку доволен сознанием своей правоты. Ему обязательно надо как можно больше других убедить. Если сила есть - заставить! А ты представь, стоит только принять простейшую философию: "Я знаю, что я прав, и мне этого достаточно, все остальные пусть живут как хотят, лишь бы меня не трогали", - и смотри, что получается! - Дима засмеялся: - Сразу все переворачивается! Был непризнанный, затерянный в толпе, а стал, как в китайской сказке, Царь обезьян на горе. Сидишь и сверху посматриваешь, какие битвы в долинах кипят. Весь мировой спектакль - для тебя, единственного зрителя!
Лена все-таки привстала и передвинулась к нему вдоль стола. Теперь можно было достать до его руки. Вот только настрой пропал. Слишком зла она сейчас была и на себя, и на него. Царь обезьян! Демон Максвелла! Если б он хоть замолчал ненадолго. Но он продолжал говорить:
- ...Один только раз нарушил свой принцип. Прихожу на почту, я там журналы до востребования получаю, дома из ящика крадут, смотрю: толпа. У окошечка, где переводы. И все с какими-то узорчатыми бланками стоят. Я полюбопытствовал, - а любопытство моей теорией разрешается, необходимо даже, - что творится? Это у нас, отвечают, акции супербанка. Мы по пятьдесят рублей пошлем, а каждому из нас потом четверо деньги вышлют, а каждому из тех четверых - еще по четверо. И в конце концов каждый вместо пятидесяти рублей семьдесят тысяч получит. Мне бы кивнуть и отойти. А я не выдержал, закричал: "Дикие люди, что вы делаете?! Пойдите в любую библиотеку, возьмите "Живую математику" Перельмана, она сто раз переиздавалась! Там все про эту аферу написано! Это ж игра "Лавина", с допотопных времен известная! В ней через несколько витков населения Земли не хватает, а выигрывают только несколько жуликов, которые ее затеяли!.." Так что ты думаешь? Они как набросились на меня! И не какие-то дебилы, а с виду интеллигентные люди. Там и женщины были, молодые, симпатичные. Так кричали. Я думал, побьют... А сам виноват, не нарушай основной принцип философии!
- Глупо! - вырвалось у Лены. - Господи, как глупо!
Ей было жалко себя до отчаяния.
- Конечно, глупо, - кивнул Дима. - Наше поколение хоть чем-то интересовалось, что-то знало. Хотя бы на уровне "Живой математики". А вот те, кто моложе...
- Дима! - тяжело проговорила Лена. - Я должна тебе сказать...
- Сейчас! - вскрикнул он, подскакивая. - Сейчас, Леночка, извини! - Дима бросился к телевизору: - Чуть не прозевали! Восемь часов! "Вести"!
Он щелкнул выключателем. На засветившемся экране появилось ироничное лицо Юрия Ростова. Начались пятнадцать минут ужаса: бои в армянских селах, бесчинства ОМОНА в Прибалтике, забастовки, засуха на полях и грядущий неурожай.
Лена даже не воспринимала подробностей. Она смотрела на Диму. Он сидел, пригнувшись, впившись взглядом в экран. Цветные блики скользили по его лицу, отражались в стеклах очков. Губы его чуть шевелились. Наконец, резкие позывные "Вестей" отзвенели. По экрану под музыку поползли цифры и картиночки прогноза погоды.
- Дима... - сказала она.
- Сейчас! - он опять подскочил к телевизору и с треском провернул переключатель каналов. - "Факт"! Ленинградские известия! Черт бы их побрал: те в двадцать пятнадцать заканчивают, эти в двадцать десять начинают. Самое интересное по городу пропускаешь.
- Дима! - закричала она и затопала ногами. - Дима-а!!
- Что ты? - испугался он. - Что с тобой, Леночка?
- Дима! - кричала она. - Я люблю тебя!!
Это была уже истерика. Страшная, сухая, без слез. Ее трясло:
- Дима! Ведь ты любил меня в школе! Хочешь, я выйду за тебя замуж?! Я разведусь, мы будем вместе! Дима-а!!
Все прыгало у нее перед глазами. Дима как-то съежился, присел и, странно выбросив руку в сторону, шевелил ею в воздухе.
Лена сознавала, что выкрикивает невозможное, гибельное, но не могла остановиться. Это был крик падения в бездну:
- Дима! Хочешь, я сегодня, сейчас останусь у тебя?! Дима-а!!
Захлебываясь, она с торжествующим злорадством видела, как от ее криков, точно от ударов, он вздрагивает и становится все меньше ростом. Но ей уже не хватало воздуха. Обессиленная, выжатая до холодного пота, она замолчала, откинувшись на стуле и тяжело дыша.
Дима отыскал наконец вытянутой рукой ручку телевизора, убавил громкость и медленно распрямился. Лицо у него было сосредоточенное.
- Лена, - сказал он, - пойми меня правильно... Я очень уважаю тебя...
"Нельзя давать ему говорить!" - мелькнуло у нее в голове. Но было поздно. Он уже говорил:
- ...Я так рад нашей встрече, мне было так приятно беседовать с тобой. Прости, я не ожидал, что это вызовет у тебя такой взрыв эмоций. Но постарайся и понять меня. Мы не виделись двадцать шесть лет. Конечно, ты стала еще прекрасней! Но при первой встрече после такой разлуки разве мог я на что-то надеяться?
- Дима... - тихо выговорила она.
Он поднял обе ладони, как будто собираясь сдаться ей в плен:
- Я благодарен тебе за твой порыв! Но, посуди сама, разве могу я, бесконечно тебя уважая, воспользоваться игрой твоего настроения? Ты сама мне потом не простила бы!.. Конечно, если это не случайный каприз и ты войдешь в мою жизнь, я буду счастлив и признателен, одиночество так тяготит. Но, Леночка... Мы взрослые люди, и будет лучше, если мы сразу установим границы наших отношений. Мы в таком возрасте, когда у каждого сложился свой образ жизни, свои привычки, которые невозможно изменить. - Он обвел взглядом комнату. - Поэтому любые разговоры о браке только все погубят. Это совершенно исключено, и ты сама...
И тут она наконец заплакала. Сначала тихонько, жалобно.
- Леночка! - забеспокоился Дима. - Ну что ты? Пожалуйста, перестань!
Но она плакала все сильней, все громче. Плакала уже почти с наслаждением, всхлипывая, глотая соленые слезы, захлебываясь.
- Леночка! - Дима опустился перед ней на колени. - Ну что ты? Успокойся!
А она - рыдала. Она оплакивала себя, отпевала нелепую, пропавшую жизнь. Она сдавалась своей судьбе, одиночеству, возрасту, нищете, близкой старости и болезням.
- Леночка, - бормотал Дима снизу, - успокойся, успокойся...
Она тяжело встала. Платочком вытерла щеки, подбородок. Тихо приказала:
- Проводи меня.
Дима поднялся с колен. Быстро взглянул на часы:
- Может быть, чуть попозже? Сейчас будет "Время". Там те же события, что в "Вестях", совершенно в иной трактовке. Очень интересно сравнивать...
- Проводи-и!! - Слезы хлынули снова.
- Хорошо, хорошо! - Дима быстро выключил телевизор. - Пойдем.
Почти весь путь до метро они молчали. Дима шел рядом, испуганно поглядывая на нее. На улице она сдерживалась от слез, но чувствовала, что как только придет домой, разревется снова. Саша и Катька будут метаться вокруг, успокаивать, не понимая в чем дело. Ну и пусть им тоже будет плохо! Пусть всем будет плохо!
Остановились у метро.
- Леночка, - сказал Дима, - прости меня, я не думал...
- Проводи меня до дома! - потребовала она.
Сама не знала, для чего ей это понадобилось. Может быть, просто хотела оттянуть миг, когда останется одна. "Если он опять посмотрит на часы, я снова разревусь".
Дима не посмотрел на часы, и она не расплакалась. Но слезы все время щекотно подступали к глазам, все расплывалось, пальцы дрожали. И в метро она не сразу смогла попасть непривычно маленькой пятнадцатикопеечной монеткой в прорезь.
У соседнего турникета, подобно водоросли, колыхался пьяный. С ним бранилась дежурная.
Она еще сдерживалась от слез и на эскалаторе. Дима стоял на ступеньку ниже, бормотал что-то и опасливо поглядывал по сторонам.
Но когда в вагоне они с Димой сели рядом и он виновато взял ее за руку. Когда поезд с воем сорвался с места и, грохоча, понес их в черноту тоннеля с обжигающими вспышками. Тогда она сжала пальцы Димы, привалилась к его плечу и опять заплакала. Зашлась уже последними, неудержимыми, беззвучными слезами, точно с головой потонула в горько-соленой безнадежности.
Напротив них сидел тот самый пьяный, которого дежурная не пускала в метро. Пьяный посмотрел на Диму.
- Мужик! - укоризненно сказал он. - Мужик, зачем бабу обидел?
Май - июль 1991
Цитировать | Вниз
|
