После того, как я, развлекая ребенка, врезался в кирпичную стену, мне удалось некоторое время провести в мире иллюзий, подпитывая свой оптимизм полнейшим отсутствием информации об истинной масштабности катастрофы. Дабы не стучаться головой о ту же стену в порыве уныния и печали, я постулировал, что поломка незначительная, и я, скорее всего, обойдусь лишь заменой приказавшего долго жить стартера, вот только машину бы завести.
Именно с таким бодрым, жизнеутверждающим настроением я отправился на поиски работающего автомата, чтобы разослать по друзьям свой отчаянный крик о помощи. Воспитанность и интеллигентность жителей Васильевского острова известна далеко за пределами этого заповедника культуры, но даже общепризнанность хороших манер аборигенов не до конца могла объяснить тот факт, что телефон с необрезанной трубкой (в хорошем смысле этого словосочетания) и несожженным наборным диском нашелся практически сразу, не прошло и тридцати минут.
Первым на сигнал SOS откликнулся Старый, да продлит Аллах его дни. Пока я, штурмуя подтаявшие, но вновь замерзшие сугробы, скользил от телефонной будки к руинам своего «Москвича», Старый успел отменить все свои дела и со скоростью, близкой к скорости света, добраться до терпящего бедствие друга. Взяв меня на «галстук» (о жесткой сцепке, как и об эвакуаторах, мы в те годы имели крайне скудное представление) он принялся катать меня по холодным, растворяющимся в ранних зимних сумерках, улицам острова. На двадцатой минуте катания, когда очередная попытка завестись окончилась полнейшим фиаско, в мою голову стали заползать скользкие и крайне неприятные мысли о более глубоких, а, следовательно, и более финансовоёмких причинах безжизненности моего автомобиля.
Приостановив реанимационные действия, мы со Старым решили устроить полевой консилиум, относительно постановки окончательного диагноза и избрания максимально эффективного лечения. Больной стоял, понурившись под нашими суровыми взглядами. Его бампер клонился к земле, правая фара покачивалась на остатках проводов, а по левой, немного вогнутой скуле стекали скупые слезы охлаждающей жидкости из пробитого радиатора.
- Скорее всего, бобик сдох… - печально резюмировал Старый. - Давай попробуем дёрнуть еще раз, и, если не получится, отвезем тебя к Игнату на яму. Порадуем парня хорошим заработком.
Сказано – сделано. Мы расселись по местам, готовясь к финальному рывку. Буксировочный трос, связывающий две машины, в этот момент преспокойно лежал на земле, своим цветом мало отличаясь от закопчённого снежно-ледяного крошева. Именно эта тросовая мимикрия и заманила несчастную старушку в крайне опасное пространство между нашими автомобилями.
Судя по благородным сединам этой весьма пожилой дамы, ее глубоким морщинам и крайне неспешной манере перемещаться из одной точки пространства в другую, думаю, что она пережила не только блокаду Ленинграда, но и закладку Петропавловской крепости. Ее утонченный профиль явно намекал на белую кость и явное наличие голубой крови. Засмотревшись на ее аристократическое лицо со следами былой, изысканной красоты, я совершенно забыл о цели нашего предприятия. Забыл о ней и Старый. Трогаясь, он совершенно упустил из виду, что к его машине привязан веревкой другой автомобиль. В связи с этим, он посмотрел назад и влево, чтобы пропустить попутный транспорт, а не назад и назад, чтобы не убить высокородную старуху, которая решила не торопясь перейти улицу вне зоны пешеходного перехода, прямо между нашими связанными автомобилями, и именно в ту секунду, когда мы уже начали движение.
Последующие события произошли в считанные мгновения. Старый, не замечая бабулю между нашими машинами, тронулся с места. Трос натянулся, причем как раз в тот момент, когда старушка уже перешагнула через него одной ногой. Подкинутая тросом злополучная страдалица свечой взлетела в небо, и, совершив изящный двойной тулуп, упала под колеса моего автомобиля. Старый, не видя разворачивающейся трагедии, продолжил движение, стронув мою машину с места, и начав натягивать её на упавшую женщину. Я попытался включить дальний свет, надавил на клаксон, чтобы заставить Старого остановиться, но севший аккумулятор не дал мне такой возможности. Я рванул ручной тормоз и пулей вылетел из машины. Думаю, что так громко я не орал никогда в жизни, орал усердно, не щадя глотки и сил, полностью заглушая уличный гул и дребезжание подошедшего трамвая. Зато вопль сработал и Старый в панике нажал на педаль тормоза.
Пока мы доставали правнучку Нарышкиных или Головиных из сугроба, ставили ее на ноги, отряхивали и расспрашивали о самочувствии, она молчала, постепенно приходя в себя. А потом начала говорить.
Я прожил несколько лет в Сибири в рабочем квартале города Томска, среди детей из цыганского табора и работников спичечной фабрики. Я работал токарем на РТО, служил в советской армии, побывал на всех шахтах и карьерах Кольского полуострова. Я был уверен, что знаю мат и умею им пользоваться. Но эта интеллигентнейшая жительница Васильевского острова в течение пяти минут разуверила меня в этом убеждении.
Базисных матерных слов крайне мало, еще меньше, чем нот, но наша новая знакомая с первого же аккорда взяла такой невообразимый импровизационный темп, настолько искусно исполнила нецензурную симфонию, до такой степени художественно отнеслась к словообразованию, что мы со Старым замерли в восторге, открыв рот, боясь пропустить хоть одно слово. Она закручивала ругательства в многоэтажные витиеватые спирали, плела кружева проклятий, отмечала отборной бранью всех наших родственников в прошлом, будущем и настоящем, поносила каждую отдельную анатомическую особенность наших лиц и тел, кляла наши автомобили, и не забывала покрывать черной хулой сам факт нашего появления на белый свет. После ознакомления со столь виртуозной, филологически идеально выверенной бранью, где не было нарушено ни одно спряжение глагола, ни одно склонение числительного, где ни один падеж не мог пожаловаться на неправильное употребление, я понял, что вот он неприступный лингвистический Эверест, который мне никогда не покорить. Я с ужасом осознал, что вовеки не поднимусь выше уровня слесаря-фрезеровщика, и что мой мат никогда не звучал интереснее, чем «чижик-пыжик», и, скорее всего, и не зазвучит.
А потом она неторопливо удалилась, отказавшись от нашей помощи, осмотра у врача, и любой другой компенсации. А мы бежали рядом и униженно просили взять нас к себе в ученики, суля царства, золотые горы и все сокровища мира. Но гордая старуха ушла, навсегда оставив нас с ощущением собственной неполноценности в вопросах сквернословия, и вечной душевной болью от того, что у нас не оказалось с собой диктофона.
Цитировать | Вниз
|
